Изумлённый её таким порывом, он вернулся и присев на кровать, держа её на коленях, пробурчал:
— Тогда, что происходит? Ты то кусаешься, как скорпион, то взрываешься, как ураган… Перещеголяла, пожалуй, даже свою маменьку. Да ты, сударыня, просто злючка.
Он говорил покусывая, но уже знал, что никуда не уйдёт. В противном случае, он мог дать голову на отсечение, она побежит непременно следом, прося и шумя. А этого он допустить не мог.
— Я не знаю, — не отпуская его шею и пряча лицо на его плече, прошептала она. — Но прошу тебя, не обижайся и не уходи. Я не хочу, чтоб ты попал в беду и пропал.
— Ладно, перебирайся на свою половину, да отцепись уж, я не уйду, дай возможность мне лечь.
— Ты обманешь…
— Слово чести даю, позволь мне раздеться.
— Хорошо, я встану у двери, — воинственно заявила она.
— Какая же ты смешная. Уйти я и в окно могу.
— Тогда я закрою окно.
— Как же ты за один раз справишься с окном и с дверью?
— Да это так, наверное, ты прав и у меня, навряд ли, что-то получится, но в таком случае, я не слезу с твоих рук.
— Смотри, я снимаю рубашку, потом брюки, дай мне возможность снять сапоги…
Она переместясь на кровать, и держа его по-прежнему крепко за шею, повисла на нём со спины. Серж посмеиваясь, лёг рядом, а она всё не отпускала.
— Ты чего так завелась?
Она горячо шептала:
— Я усну, а ты непременно обманешь и уйдёшь.
— Ты же держишь мою руку… — опешил он.
— Во сне пальчики расслабятся, и ты выскользнешь, — покачала головой она.
— Ну давай, я ради твоего спокойствия, положу руку под твою голову. Так тебе спокойно?
Так она точно успокоилась. Засмеявшись, уткнулась ему под мышку.
— Теперь эта вздорная девчонка хихикает.
— Мне ваши волосики, сударь, щекочут нос.
— А ты не засовывай его куда не след.
— Так получилось.
— Ну вот, всё и устроилось. Позвольте вам пожелать покойной ночи и приятных сновидений, шалунишка. — Улыбался он освещённый таинственным светом хозяйки ночи — луны.
«Надо же, имение стало нам родным. И всё как-то устроилось само собой. Только б не доведалась маменька. Он приятен не только от своей силы и мужественности, но и от натуральности и простоты, которые до прелестного неподражаемы и, которые справедливо могут считаться лучшим даром природы. А как это чудесно сочетается с его благородной наружностью, глазами полными жизни и огня», — раскладывала по полочкам лежащего рядом молодого человека, не способная так быстро заснуть, как притворилась Таня.
Пока они укладывались, Прасковья с Марфой не отказываясь от осенившей идее и быстренько состряпанного плана, заступили на караул. Марфа поставила стул к дальней стене, что напротив комнаты княжны, а Прасковья прохаживалась в парке под окнами. Ей приходилось сложнее. Всё бы было ничего, но проклятые коты своими орачками и любовными песнями, доводили почти до бешенства. Выдержав такое издевательство над своими нервами почти всю ночь, под утро попала под таз воды, что, не выдержав, выплеснула в окно на кошек француженка, приехавшая с княжной и обучающая её языку и манерам. До кошек не долетело, а вот Прасковья нахлебалась вдосталь. Отряхиваясь, как мокрая курица, поругивая храпевшую сидя на карауле Марфу, за её выдумки и причуды, она бродила на своём посту от людской через господские покои во двор. «Сама сдурела, мне покоя не даёт. Подумала бы своей квашнёй, откуда здесь мужику взяться? Не с конюхом же Прошкой, княжна связалась. Это вообще бред. Да и тот на двор выходил по нужде от себя, значит, спит в своей постели на соломенном тюфяке». Растолкав Марфу, она объявила о нулевом результате своей слежки и посоветовала ей прекратить фантазировать или поменяться с Прасковьей местами.
