— Сестра, — окликнула я ее.
Она взметнула на меня взгляд ясных, совсем еще молодых светлых глаз.
— Умер? — тихо спросила я.
— Нет, — ответила она, сразу поняв, о ком я ее спрашиваю.
— Нельзя его спасти?
Она покачала головой и не ответила, глаза ее были серьезны.
— Очень мучается? — И при этом вопросе слезы почему-то покатились градом из моих глаз.
— Не надо об этом думать, — почти строго сказала она. — Вы должны забыть о нем. У вас не было ребенка… понимаете?
Я покачала головой.
— Это невозможно… я хотела дать ему жизнь вопреки всему.
— Зачем же тогда вы летали?! — возмутилась она. — Зачем?!
На этот вопрос мне нечего было ответить. Слишком много надо было бы ей рассказывать, чтобы она поверила, поняла, что полеты — единственное, что оставалось светлого в моей жизни… Какое странное, дотоле неведомое чувство сжимало мне сердце: щемила тоска, заливала беспредельная нежность, — все эти чувства заставляли меня рваться туда, где лежало маленькое несчастное существо, которое из-за моей опрометчивости испытывало столько страданий. Если б я могла его спасти, если б могла…
— Почему мне не хотят его показать? — обратилась я снова к сестре.
— Милая, — сказала она с участием, — ведь вы вся горите. Надо смерить температуру.
— Сестра, вы не ответили: почему мне его не показали? Неужели он настолько изуродован? — опять спросила я, послушно ставя протянутый градусник.
— Успокойтесь, ваш сын ничем не хуже других… но я же сказала вам, что у него перелом грудной клетки.
— А как об этом узнали?
— Снимок рентгена… давайте не будем больше говорить об этом. Забудьте, вы еще молоды, можете восполнить эту потерю.
— Прошу вас, — зашептала я, — нет не прошу, а умоляю: дайте мне его увидеть, принесите сюда, ко мне… вы не думайте, я не буду плакать, не буду, но мне это необходимо… если я его не увижу, мне кажется, я сойду с ума, мне будет казаться, что у меня родился какой-нибудь урод о двух головах, что-нибудь отвратительное…
— У вас температура, вы говорите глупости, — строго перебила меня сестра.
— Ах, вы не знаете моей жизни! — Я схватила и сжала ее пальцы. — Мне необходимо его увидеть! Необходимо! Вы, если захотите, можете это сделать, сейчас ночь, никто не увидит, не узнает, вы можете принести его мне сюда… Я не буду плакать, никто об этом не узнает, это останется тайной…
Я просила и умоляла ее, а сестра пыталась заставить меня молчать. Она казалась мне сухой и неумолимой. Температура поднялась до тридцати восьми.
