— А ты завтра летаешь? — спросила я, когда тетка вышла из кухни.
— Да. А что? — живо спросил он.
— Знаешь, — сказала я, — как надоели мне уроки, как я устала, как хотелось бы по старой памяти поехать куда-нибудь пообедать.
— Да что ты! — радостно воскликнул Васильев. — Я ушам своим не верю! Конечно, завтра же пойдем. У вас, наверное, денег нет. Я вижу, что вы каждый день жарите одну картошку. — И он полез за бумажником.
— Что ты! Что ты! — искренно испугалась я. — Деньги у нас есть.
— Знаешь что?.. Едем ужинать сейчас! Едем! — Он уже тянул меня с ожесточением за рукав.
— Ни в коем случае. — Сердце мое отбивало отчаянные удары: вдруг не сумею удержать его на нужной точке, вдруг вспыхнет, начнет все вокруг крушить?.. — Ника, — как можно спокойнее сказала я, — сегодня никак не могу. У меня еще несколько страниц перевода на завтрашний день…
— К черту переводы! Едем!
— Если ты будешь продолжать тянуть меня за рукав, то разорвешь платье. Вообще, изволь уважать меня, мою свободу, если я сказала завтра, значит, завтра. Имей терпение и жди.
— Ах, Курчонок, ушам своим не верю! Как я рад! — говорил Васильев. — Давно тебе пора кончить идиотскую жизнь какой-то бедной, нищей учительницы!
— Ты не понял меня, — перебила я его, — не думай, что я к тебе возвращаюсь, прошу тебя, не думай этого. Всего-навсего захотелось пойти с тобой завтра пообедать. А для этого по окончании полетов никуда не ходи, а сиди и жди меня на аэродроме. Жди, пока я не приеду.
— А почему мне самому не приехать за тобой сюда? — Лицо Васильева было полно недоумения.
— Потому что, — я понизила голос до шепота, — я не хочу, чтобы мама и тетя об этом знали…
Этот довод вполне убедил Васильева, и он обещал ждать меня около аэродрома.
День бегства с Поварской был настоящим сумасшествием. Несмотря на огромный грузовик, присланный Евгением Николаевичем, стало совершенно ясно, что он не вместит всего сразу, и вещи пришлось разделить на два рейса. Грузить вещи во второй рейс мы начали уже в пять часов, когда стало смеркаться. Могла ли я верить слову Васильева, верить этому взбалмошному, неуравновешенному человеку?.. Истощится его терпение, надоест ждать и примчится сюда — что тогда?.. От этой мысли кровь застывала в жилах, а сумерки все сгущались, и казалось, не будет конца этой погрузке.
Мама и здесь нашла место для драматической инсценировки. Она села рядом с шофером, поставив себе на колени большую фарфоровую группу: двух амуров. У одного (изображавшего слепую любовь) спала с глаз повязка, и, увидев, какое недостойное сердце любил, он хочет растоптать его ногой. Но второй амур (бог любви) останавливает его.
