Е. Я. Колбасин сообщал Тургеневу, что «Очерки гоголевского периода русской литературы» произвели «остервенелое бешенство на Боткина и Анненкова».>20 И это естественно, ибо они фальсифицировали идейное наследие великого критика, стремились загримировать Белинского под дюжинного либерала, совершенно под стать себе, Чернышевский же раскрывал революционно-демократическое и социалистическое содержание учения Белинского — в этом и состоял пафос его «Очерков».
Наиболее фанатичный защитник «чистого искусства» А. В. Дружинин призывал писателей не помнить «зла в жизни» и прославлять «одно благо».>21 Таким образом, критик давал решение проблемы соотношения искусства и жизни, диаметрально противоположное тому, которое было развито Чернышевским в своих работах, не «приговор» о явлениях жизни, а восхваление ее, какова бы она ни была — вот задача искусства в его понимании. В статьях Дружинина звучал откровенный призыв к примирению с действительностью, к отказу от разработки в литературе социальных проблем, к безидейности искусства. В статье «Критика гоголевского периода русской литературы и наше к ней отношение»>22 Дружинин пытался полемизировать с «Очерками» Чернышевского. Однако его статья, содержавшая откровенно реакционные утверждения, не шла ни в какое сравнение со статьями Чернышевского и даже среди лиц, сочувствовавших ему, она получила самую резкую оценку. «...От нее веет холодом и тусклым беспристрастием, — писал Тургенев Колбасину, — этими искусно спеченными пирогами с «нетом» никого не накормишь».>23
В литературной полемике пятидесятых годов, в спорах о пушкинском и гоголевском направлениях в русской литературе, в борьбе вокруг наследства Белинского Толстой выступает вместе с «триумвиратом» против Чернышевского. Оформлявшееся в эти годы этическое учение Толстого отдельными своими сторонами несомненно было близко эстетическим теориям «триумвирата». Толстой решает умышленно искать в жизни «всего хорошего, доброго» и отворачиваться от «дурного», он полагает, что «можно ужасно многое любить не только в России, но у Самоедов».>24 Эта проповедь всеобщей любви носила откровенно реакционный характер, означала отказ от борьбы с социальной несправедливостью. В связи с этим ему, естественно, не нравилось, что современные читатели «Гоголя любят больше Пушкина».
Следует сказать, что сам Толстой, чтобы лучше разобраться в происходящей литературно-политической борьбе, все лето 1856 г. перечитывает в новых изданиях Пушкина и Гоголя и поверяет своему Дневнику впечатления от прочитанного. 31 мая он записывает: «Прочел Дон Жуана Пушкина. Восхитительно. Правда и сила, мною никогда не предвиденная в Пушкине».
