— Дорогие друзья, я искренне рада приветствовать вас на уникальном вечере «Слава Цеху поэтов!». Сегодня мы вспоминаем трех гениев: Гумилева, Ахматову, Мандельштама. Мощь поэтического слова, трагизм и значимость их жизней таковы, что мы прежде всех высокопарных фраз должны стоя, склонив головы, минутой молчания почтить память великих соотечественников. — Солнцева резко вскинула руку в сторону фотографий на заднике сцены. Глаза ее горели и наполнялись влагой, лицо было исполнено трагизма и величия.
— Да, не ошиблась бабка с ведущей, — шепнул Комик своей жене и с усилием встал, устремляя печальный взгляд ввысь.
Впрочем, почти все гости прониклись драматизмом минуты и в совершенной, будто рухнувшей на дворик тишине стояли, опустив головы. Лицо Дамы с собачкой скривилось в трагической гримасе, Депутат широко перекрестился, Певица сжала до боли руку Дочери, а Марта Матвеевна не успевала утирать платком бегущие по нарумяненным щекам слезы. Лишь у столиков с закусками некоторые захмелевшие почитатели поэзии, дожевывающие расстегаи и канапе, не выпустили тарелок и бокалов из рук, но болтовню прекратили. Заезжая кинозвезда с интересом оглядывал из-под черных очков скорбную толпу, слушая пояснения Вятской, которая выступала в роли переводчика. Телефонный звонок, вклинившийся скоморошьим воплем в скорбную минуту, сломал весь настрой. Лавки загромыхали, кашель и разговоры вернули лощеное сообщество в благополучный день двадцать первого века. Рядом с Делимом два Банкира с братски похожими мясистыми лицами снова принялись обсуждать поля для гольфа, качество которых в России, по их мнению, «было еще хреноватым». Покашливание и смешки прервало громкое обращение Солнцевой:
— Друзья! Хотелось бы сказать — единомышленники… И я верю! Верю, что мы единомышленники хотя бы в своей искренней любви к поэзии акмеистов, течению, возникшему ровно сто лет назад. Это было, говоря словами Осипа Эмильевича Мандельштама, «сообщничество сущих в заговоре против пустоты и небытия». — Солнцева взяла со столика, стоящего рядом с микрофоном, листок. Все ее движения и паузы были безукоризненны.
— «Любите существование вещи больше самой вещи и своё бытие больше самих себя — вот высшая заповедь акмеизма. Акмеизм — для тех, кто, обуянный духом строительства, не отказывается малодушно от своей тяжести, а радостно принимает ее, чтобы разбудить и использовать архитектурно спящие в ней силы. Зодчий говорит: я строю — значит, я прав. Сознание своей правоты нам дороже всего в поэзии», — прогремела над двориком цитата, а Ирма Андреевна протянула листок в сторону бюста их автора.
