У Алексея были сомнения по поводу того, учить ли русскому своего сына. Семья Алексея иммигрировала в США, когда он только начал ходить в школу, и он на собственном опыте знал, что такое оказаться другим. «Для всех в округе я был русским мальчишкой, – вспоминает Алексей. – До того как я выучил английский – а это произошло не быстро, – меня часто били». После того как он выучил язык, многие из тех, с кем Алексей конфликтовал, стали его друзьями. Алексей вроде забыл об этом неприятном периоде детства, но вспомнил о нем через двадцать лет, когда его жена должна была родить сына. Тут Алексей понял, что по поводу изучения сыном русского языка испытывает весьма противоречивые чувства. С одной стороны, он хотел назвать сына Дмитрием в честь своего отца и стремился к тому, чтобы ребенок гордился своими корнями. С другой – он не желал, чтобы сын чувствовал, будто он отличается от остальных ребят и, тем более, чтобы над ним издевались, как это происходило с самим Алексеем много лет назад.
Незадолго до рождения сына он все-таки решил, что будет учить его русскому. Он начал передавать сыну традиции русского народа, рассказывать сказки, петь песни и читать стихи на родном языке – и сам словно вернулся в счастливое детство.
В отличие от Алексея, Джош ни на секунду не сомневался в том, что хочет научить ивриту свою дочь. Он просто не был уверен, что у него это получится. «Я не говорил на иврите со времен школы, и мне казалось, что я не смогу вспомнить язык, – говорил Джош. – Но когда в роддоме я в первый раз взял на руки дочь Сару, слова “Shalom chamudi”[10] вырвались сами собой». Потом, как вспоминал Джош, слова полились рекой.
