Глаз отвел руку для удара и, глядя в живот, не мог решиться. Страшно стало: вдруг здорово поранится. «Да ну, ерунда. Нож такой короткий. А бывает, пырнут кого-нибудь длинным ножом — и хоть бы хны. Через месяц здоровый. Нет, все же ударю. Нечего конить. Да, чтоб быть смелее, лучше на живот не смотреть. Куда попаду. Ну… Стоп! Что же это я поднял сатинку? Ведь сразу догадаются. Рана есть, а дырки ни на сатинке, ни на майке нет. Что, скажут, на тебя наставили нож, а ты сатинку с майкой поднял и брюхо для удара подставил?»
Глаз заправил сатинку в брюки и крепче сжал ручку ножа. «Ну»,— торопил он себя.
По трапу раздались шаги. С улицы в цех кто-то спускался. Глаз сунул нож в карман и, выйдя из-за досок, стал подниматься навстречу парню. Обождав с минуту на улице, вернулся в цех, набрал брусков и отнес в обойку. Ребята шли на перекур. Глаз незаметно сунул на место нож — его никто не хватился — и пошел курить.
«Не удалось у меня. Ну и не буду тогда. Бог с ним. Второй раз пытаться не стоит, раз в первый не вышло».
Глаз не подумал, что нож в обойке не нашли бы и всем стало ясно — резанул себя сам.
После перекура мастер обойки Михаил Иванович Кирпичев позвал к себе в кабинет Маха, шустряка. Мах, когда на взросляк уйдет Белый, непременно станет вором отряда. В обойке он — бригадир.
— Станислав, — сказал мастер, — я двадцать лет работаю в зоне, и всегда, если рог не может порядка навести, к ворам обращались. Скажет вор одно слово — и порядок наведен. А чтобы работали плохо — да такого просто не знали. Стоит только вору зайти в цех, как все во сто раз шустрее завертятся. А теперь нам и заготовки часто не поставляют, и малярка сдерживает. Да не бывало такого. А сейчас — даже неудобно говорить — обед у меня свистнули. Я всего минут на двадцать отлучился.
Ничего мастеру не ответив. Мах вышел из кабинета.
— Обойка! — гаркнул он, и ребята побросали работу. — Собраться!
Ребята медленно побрели в подсобку и построились. Вошел Мах, в руках — три палки. Бросив под ноги, закричал;
— Шушары! У Кирпичева обед увели! Кто?!
Ребята молчали. Среди обоечников был помогальник букварей, Томилец, шустряки из других отрядов да из седьмого тоже.
— Так, — продолжал Мах, — даю две минуты на размышление, а потом, если не сознаетесь, начну палки ломать.
Парни молчали. Кто же свистнул обед у Кирпичева?
Прошло несколько длинных минут. Мах поднял палку. Из строя вышел Томилец, взял вторую. Шустряки, а их было несколько человек, покинули подсобку. Мах знал, что эти ребята обед не стащат. Он посмотрел на первую шеренгу и сказал:
