Жорка Блаженный | страница 5



Дежурный врач расспросила у дяди, когда заболел, как кушаю и сплю, и занесла данные в больничную карту. Поглядев пустыми, равнодушными глазами, участливо спросила:

— Ну, Жора, как себя чувствуешь?

— Хорошо.

Отдавая историю болезни санитарам, коротко бросила:

— В наблюдательную!

Два толстозадых мордоворота повели меня по больничному коридору. Заведя в душ, сказали: «Мойся», — и встали у дверей.

Окропив волосы струйкой ледяной воды, надел синие, в хлорных разводьях трусы, разорванную по груди майку, стоптанные шлепанцы, полосатую пижаму, и меня повели дальше.

Звякнул ключ-трехгранник, отворилась дверь, и я шагнул в коридор.

— У, падла старая. Не сдохнет, сволочь! — услышал голос молодой медсестры.

В коридоре стояла единственная кровать, застланная клеенкой. На ней лежал совершенно голый изможденный старик. Он выгребал из-под себя пригоршнями кал и швырял в окружающих.

— Гадина старая! Родная дочь отказалась, а мы возись тут с ним! — продолжала медсестра.

— Ничего, Ленок, скоро отмучаешься. Ставлю пару пива, если эта развалина протянет больше недели, — утешил медсестру мой конвоир.

— Скорей бы, — поддакнула Ленок.

— Ладно, кума, принимай пополнение, — сказал конвоир, толкнув меня в наблюдательную палату с металлической сеткой на окнах, битком набитую больными.

— Буйный, что ли? — спросила Ленок.

— Не-е, он мужик смирный, только от волков иногда убегает да умишко на время отключается, — сказал конвоир обо мне.

Я стоял в наблюдательной и со страхом смотрел на больных.

— А на черной скамье, на скамье подсудимых,
Молодой паренек за подлюку сидит.
Это было во вторник, а в четверг застрелили,
Но на воле кенты, ей башки не сносить…

Это — Мишка Вергазы, труболёт[2] из Туймазы, то ли с моря, то ли с гор, то ли фраер, то ли вор, то ли турок, то ли шизик, то ли зек. В общем — убийца, закосивший от вышки на прибабах и десять лет отсидевший в тесном зверинце, именуемом «наблюдательная палата». Склочный, злобный и мстительный. Ежедневные, в течение десяти лет, пригоршни психотропной дряни разрушили его организм и мозг. Возможно, ему не раз приходила мысль: лучше быть застреленным, чем затравленным. Низкий, худой, с заложенными по-тюремному назад руками, он бил пролетки между кроватями и, как дятел, долбил одно и то же:

— А на черной скамье, на скамье подсудимых…

Я почувствовал на затылке тяжелый взгляд и обернулся. За моей спиной стояло НЕЧТО и тупо скалилось. Это был Чита — постоянно прописанный жилец палаты № 2, безнадежный дебил двухметрового роста. Он почти не разговаривал.