Лидия своим ростом подавила меня. Поднимая руки, несколько раз задевала люстру, и, где бы ни стояла, казалось: она рядом.
И вот мы одни. Глотнув водки, протянула через стол руку и положила на мое плечо. Я замер: такая высокая женщина — будет что-то необычное. Потрепав мои волосы, выключила люстру и зажгла ночник…
Мы лежали на тахте, и я смотрел в потолок, побаиваясь такой необычной по высоте женщины. Будь сейчас со мной Оля, я бы давно был готов к бою, но около меня лежала Лидия, и моя кукурузина покоилась в правом паху, поникшая и испуганная.
Лида повернулась и провела рукой, нежно и медленно, по моей голове, шее и остановила длинные пальчики на соске. Погладив, принялась крутить его, как горошину, и, обняв меня, поцеловала в мочку; я ощутил: ее язычок проник в ухо, раздалось шебуршание, будто рядом мяли грубую бумагу. И тут вспомнил: вот уже несколько дней не мыл в ушах, и мне стало стыдно…
Лидия продолжала меня ласкать, и я почувствовал: скоро к бою буду готов. Еще немного, и я лег на нее, а она так широко раскинула и подняла ноги, что левая уперлась в стену, а правая, как мне показалось взметнулась чуть ли не до середины комнаты. Ноги она поддерживала руками, просунув под согнутые колени.
Размеренно и искусно, без единого гортанного звука, отдавалась Лидия. Движения были отработаны, и, в какие бы позы ни становилась, мне чудилось: на тахте я не с женщиной, а с большой автоматической куклой…
С книжного шкафа полетел «Капитал». Днем его просматривал, надеясь найти высказывание основоположника марксизма об экономической потенции сексуально развращенной женщины в коммунистической формации, чтоб до конца понять мое зыбкое положение в замордованном обществе без горы бутылок, но с темпераментной женщиной на новой тахте. До сих пор не пойму, как Лидия ногами достала до шкафа, ведь до него — более метра! Она подняла «Капитал» и положила оба тома перед тахтой. Я встал на книги, она на широко раздвинутые колени и уперлась головой в стену.
Любовь продолжалась…
Меня так измучила Лида — ну все, больше не могу, но она была ненасытная и вдохновенно кукурузину поднимала. Наверное, и у мертвого смогла бы поднять.
Читая газеты, вижу: сколько при перестройке рождается новых партий! Но никто не надоумился сколотить партию дураков или душевнобольных. Лидера, видно, нет. А что, если мне взяться? Схожу на пятачок к «Московским новостям» и поагитирую. Уверен, сподвижники найдутся. Для затравки напишу устав и программу, в почетные члены возьму выдающихся людей, кто страдал душевной болезнью. Так, кого из русских взять? Прежде Чаадаева, Батюшкова, Гаршина… А из иностранцев? Можно Ницше, Ван Гога, Эдгара По… Хватит. Почетным председателем изберем своего… Лучше Чаадаева.
