Когда странная каталка приблизилась, Мерле поняла, что ее толкало не одно какое-то невиданное существо, а множество больших змей, которые двигались слаженно, как единое целое. Их головы с опаской вертелись во все стороны, а кожа отливала всеми цветами радуги. Такого красивого зрелища Мерле не видела с тех пор, как покинула Венецию.
Человечек в кресле-каталке, не шевелясь, оглядывал Мерле с головы до ног. Его лицо не выражало ни радости, ни злобы. Полная бесстрастность, пристальный взгляд, — так рассматривает через лупу ученый-исследователь какое-нибудь неизвестное и не особо привлекательное насекомое.
Его глаза обдавали Мерле холодом и внушали ей больший ужас, чем окружающее полчище лилимов.
Неужели это сам Лорд Свет? Неужели этот жуткий сморчок с каменным лицом и есть властитель Ада?
— Нет, — сказала Королева Флюирия.
Мерле хотелось ее спросить, почему она так считает, но человечек в кресле ее опередил. Раздался тонкий хриплый голосок, похожий на скрип кожаных башмаков.
— Что же делать? Что же делать? — бормотал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к кому-то еще. — Я знаю, да, я знаю.
«У него чердак не в порядке», — подумала Мерле.
Он подал знак змеиному клубку позади своего кресла, змеи изогнулись, развернули кресло и покатили его назад, туда, откуда явились.
— Приведите ее ко мне, — прохрипел человечек, немного отъехав. — Приведите ее в Дом Сердца.
Их было семеро.
«Слишком много, — думал Серафин, пробираясь в темноте вдоль домов. — Слишком нас много».
В отряде было пять ребят, включая Серафина и Дарио, и еще две женщины — две высокие женщины, ростом выше «повстанцев», как Серафин шутя называл мальчишек, но ниже его самого.
Унка снова прикрывала платком нижнюю часть лица, хотя он не понимал — зачем? Этой ночью ребятам придется увидеть кое-что пострашнее, чем зубастая пасть русалки. Но Унка стояла на своем, хотя и не потому, что стыдилась своего русалочьего происхождения. Унка родилась русалкой и навсегда русалкой останется. Ее стройные ноги, заменявшие ей «калимар», чешуйчатый рыбий хвост, ничего не значили. В ее жилах текла вода Лагуны, вода соленого моря.
Второй женщиной в отряде была Лалапея. Сфинкс на этот раз приняла человеческий облик, и Серафину, видевшему ее в образе львицы, казалось, что он видит какой-то нелепый сон. Потому что любое нарушение естественного, гармоничного образа искажает первозданную, совершенную красоту. Глядя на нее, он, правда не сразу, но вспомнил и о том, что она очаровывает не только своей внешностью, а и волшебным даром подчинять себе волю и мысли тех, кто на нее смотрит, а также влиять на окружение и на события.
