Алексей сидел в комнате, и глаза его невольно все время натыкались сквозь открытые двери на съежившийся черный комочек, на синие губы, на морщинистое лицо старухи. Вдруг он заметил в этом лице какой-то проблеск. Старуха перестала втягивать чай, она прислушивалась. Издали, где-то из-за угла улицы, доносились едва слышные звуки похоронного марша.
Фекла Андреевна торопливо встала, ее движения приобрели неожиданную гибкость. Она накинула на голову черный платок.
— Так я уж пойду, душенька, вон там похороны. Надо проводить покойника на вечный покой, последнюю услугу оказать…
— Вы же не знаете даже, кто это такой, — неприязненно заметила Людмила.
— Как это так не знаю? Нельзя так говорить, душенька… Человек умер, ближний, человека хоронят… Живые должны уважать мертвых…
Она торопливо вышла семенящей походкой, и слышно было, как она почти бежит по лестнице.
— Зачем ты приглашаешь эту жабу? — со злобой спросил Алексей.
Людмила пожала плечами.
— Совсем я ее не приглашаю, ты это отлично знаешь. Но не могу же я захлопнуть дверь перед ней.
— Ты можешь ей намекнуть, что тебе неприятны эти постоянные нашествия.
— Может, ты возьмешь это на себя? — холодно предложила Людмила. — Пока мы отсюда не выедем, ничего не поделаешь, придется принимать дом, как он есть, со всем инвентарем.
Он медленно брился перед маленьким, тусклым зеркалом. Мыло было плохое, не пенилось, бритва — тупая.
— Не понимаю, как ты можешь выносить ее!
— Я ее не выношу, но что я могу сделать? — сказала Людмила, не поднимая глаз от чулка, который она штопала.
Из-за окна уже явственно слышались звуки похоронного марша. По улице проходил похоронный кортеж, прямо за гробом семенила Фекла Андреевна, с оживленным лицом, с блестящими глазами. Она еще раз убеждается, еще раз смакует буйную радость от факта, что вон там, в гробу, лежит покойник, а она жива, все жива. Изо всей семьи, умершей от голода в Ленинграде, уцелела она одна, вдова учителя математики. Не выдержали дочь, сын, зять, невестка, не выдержали внучата. Все остались там, она хоронила их по очереди в снегу, в мерзлой земле осажденного города. А она выжила, пережила все и всех.
Каждый покойник напоминал ей об этом.
— Гиена, — бросил внезапно Алексей, и капелька крови появилась на порезанной щеке.
— Вот тебе папиросная бумажка, заклей, — спокойно сказала Людмила.
Алексей избегал ее взгляда.
— А где Ася?
— Она пошла на собрание, поздно ведь уже. Что ты будешь делать?
— Пройдусь немного. Голова болит.
