— Приступим к лекции. Не имея подготовки, вы, разумеется, все равно ничего не поймете, но программа есть программа. В сущности вам лучше было бы вернуться туда, откуда вы пришли, и взяться за честный труд. Слесарями, сапожниками, шоферами, как ваши родители, вы еще можете стать, но больше ничего. Для вас самих было бы лучше, если бы вы это поняли и извлекли соответствующие выводы. Но раз настали такие порядки, приступим к лекции.
Шмыгая носом, бормоча что-то в свой потертый шарфик, он рассказывал о новых, неслыханных вещах, открывающих двери в неведомый мир, о существовании которого Алексей до сих пор понятия не имел. И он, не обращая внимания на высказывания профессора, на его язвительные замечания и ехидные взгляды, поглощал знания, которыми тот располагал и которые, как бы на ветер, бросал в толпу ребят, прибывших сюда из деревень, местечек и фабричных поселков. Нет, профессор не прятал от них своих богатств, он был слишком убежден, что до них все равно ничего не дойдет, что они ничего не сумеют уловить.
И тогда, словно отцовский голос, звучало в сердце Алексея страстное, стремительное веление: учись! Были необыкновенные, прекрасные книги, были области знания, не знакомые раньше даже по названию, и было стремление вперед — учиться, учиться, иметь в руках оружие, стать в ряду тех, кто строил новую, великолепную жизнь, жизнь свободы и счастья, за которую погиб отец, за которую погиб Максим. Быть не зрителем, не пассивным объектом, а одним из тех, кто действует, создает, помогает, прорубает дорогу к солнцу.
Простуженный профессор был не один — многие походили на него. Они привыкли к другой аудитории и не верили, что головы рабочих и крестьянских детей могут в год или два справиться со знаниями, на обладание которыми молодежи из интеллигентских семей давали раньше восемь лет.
Но они справлялись. Явно справлялись. Часть отсеивалась, остальные шли вперед, и их усилия были больше похожи на борьбу за существование, чем на обычную учебу. Как бичом подгоняло пренебрежительное отношение преподавателей, которые не снисходили даже до того, чтобы скрывать от учеников вход в сокровищницу науки. Как бичом подгоняла страстная жажда — скорее, лучше узнать, взять жизнь за горло, сделать ее послушной, покорной.
Алексей страдал от недоедания и холода не меньше остальных, но его сильнее, чем других, подгоняли самолюбие и жажда знаний. Он жил в упоении. Жил, как в лихорадке. Боролся с голодом, холодом, со сном и утомлением, как со смертельными врагами, и побеждал их. Да, теперь он знал, теперь убедился, что это не детские предчувствия, что вот теперь во всем великолепии открывается ему дикий и горький, неописуемый вкус жизни.
