Я открываю и закрываю свои веки несколько раз, а потом вращаю закрытыми глазами. Моргаю снова, и свет начинает превращаться в пятна, а потом в лица людей, которых я не знаю, и в их выражениях проскальзывает страх. Я ищу среди них, высматривая только одного человека, но нигде не вижу ее.
Я открываю рот и заставляю губы двигаться.
— Келли...
Моя мать появляется около меня. Ее глаза холоднее, чем я ожидал, а губы сжимаются в тонкую линию.
— Ты хоть понимаешь через что заставляешь пройти семью? Что с тобой не так? Тебе не дорога твоя жизнь?
Я гляжу на доктора и медсестер около моей кровати и осознаю, что это не страх, а жалость и раздражение.
— Что... — Мое горло сухое, как песок, и я заставляю мышцы горла двигаться, сглатывая несколько раз. — Что случилось?
Начинаю вспоминать: кровь, насилие, боль... желание, чтобы все это закончилось.
Мама кладет руки рядом с моей головой и наклоняется ко мне.
— Я думала с этой проблемой покончено. Думала, ты перестал это делать.
Слегка наклоняю в сторону голову и смотрю на свои руки. Мои запястья перемотаны, кожа бледная с выступающими голубыми венами. Капельница прикреплена к тыльной стороне руки и зажим на конце пальца. Я помню. Все.
Наши взгляды пересекаются.
— Где отец?
Ее глаза сужаются, и голос понижается, когда она наклоняется еще ближе.
— Уехал в командировку.
Я изумленно смотрю на нее. Она ничего не предпринимала против насилия, когда я рос, хотя в каком-то роде надеялся, что может быть это заставит ее избавиться от всех секретов и от потребности защищать его.
— Он в командировке? — спрашиваю медленно.
Мужчина в белом халате с ручкой в кармане, в очках, и седыми волосами говорит что-то матери и выходит из комнаты, неся планшетку. Медсестра подходит к пиликающей машине, около кровати, и начинает записывать результаты в моей карте.
Мама наклоняется еще ближе, отбрасывая тень на меня, и шепча низким голосом, который несет в себе много предупреждений.
— Твой отец никуда не поехал. Доктор знает, что ты режешь себя, и весь город знает, что ты избил Калеба. Сейчас ты не в самом лучшем положении и будешь в еще худшем, если впутаешь сюда отца.
Она отклоняется немного назад, и впервые я осознаю, какие у нее большие зрачки. Из-за них едва видно цвет радужки, за исключением тоненькой полоски. Она выглядит одержимой, может быть дьяволом, или моим отцом, в любом случае это одно и тоже.
— Ты будешь в порядке, — говорит она. — Все повреждения не смертельны. Но ты потерял много крови, и тебе сделали переливание.
