Он говорит о «печальном требовании реальности».
Это, скажет он, замечательный знак духа общины, для которого божественное, то, что ее соединяет, обладает формой данного. Для разума в жизни нет ничего данного; он становится тем, что он получил; и все это передается ему таким образом, что изменяет его самого, что становится его жизнью. Но в этой духовной смерти любви общины дух ее любви чувствует себя таким жадным, таким пустым, что не может полностью узнать в себе, не может почувствовать в себе тот разум, который с ним разговаривает и который остается чужим. Связь с чужим разумом, ощущаемым как чужой, — это чувство зависимости… Идеал любви, неосуществленный идеал, представлял собой для общины нечто позитивное, она признавала его как некую вещь, которая была ей противоположна и от которой она была зависима; ее разум коренился в сознании ученика, находящегося в отношении к учителю и господину. «Это нечто высшее и противоположное» значит «нечто позитивное, объективное. Именно в этой своей зависимости, в этом введении исторического, реального элемента в свою жизнь община узнает свою позитивную связь». Апостолы, «привыкшие к ограниченному кругу деятельности», безразличные ко всему, за исключением доктрины их учителя, старающиеся передать ее без изменений, сильно отличающиеся, следовательно, от учеников Сократа, должны были внести свой вклад в превращение субъективного в объективное и данное, суверенного разума в чистую пассивность, учения о добродетели в собрание позитивных наставлений, свободы в необходимость, неопределенного в определенное. Тайная Вечеря, эта последняя дружеская и теплая беседа между Учителем и учениками, становится церемонией, таинством. Религия спонтанности становится религией тревоги и покорности. Разум не может быть заключен в формулы; а он становится не более чем формулой.
Но таким образом мы возвращаемся к утверждению связи между двумя идеями — позитивности и объективности, идеями, необходимыми для того, чтобы существовала религия. «Эта любовь, говорит он, является божественным разумом, но еще не религией; чтобы она ею стала, ее необходимо в то же самое время изложить в объективной форме; она, как определенное ощущение, как нечто субъективное, должна вместе со всеобщим расплавиться в представлении и тем самым принять форму существа, способного и достойного принимать молитвы. Такая необходимость соединить в прекрасном существе, в Боге субъективное и объективное, ощущение и сопротивление объектов, которое присутствует в втом ощущении, умозаключение, такая потребность, которая является самой высокой в человеческом разуме, является религиозным инстинктом».
