я постарела не смотри на меня
ты никогда еще не была такой красивой
земля будет остывать — так и должно быть это зима — зима? — ты забыла
и солнце войдет в комнату когда я усну когда я умру ты ведь будешь со мной после когда мы сойдем и там будет что-то вроде зимнего домика — где всегда ждут гостей но никто еще не видел хозяина
все подступы скрыты ни одной тропинки нетронутый наст алые полосы
солнце уходит за горизонт
постель земляника земля нагретая солнцем
я обнимаю тебя пусть это продлится
* * *
перерастая себя
уходит в небо
соцветиями
метелками
сеется в ночь
песчаный ветер
несущий шепот косы
в соснах
полосы тепла
раздвоены как рукава
млечного пути
остывающий песок
на отмели
розовеет
неглубокое
слоистое
дыхание моря
короткая ночь
распалась
между двумя
ударами сердца
на склоне
Я даже помню дату — 2 июля.
Ворвавшись в троллейбус, распугали пассажиров, заняли все места, достали булки с колбасой, начали горланить через головы, вытащили гитару, забренчали «лучше гор могут быть только горы», я бывал там, ты просто не знаешь
отец водил каждый год пока мы не выросли
стоянка над перевалом называлась Криничка
в прошлом высота номер восемнадцать
ржавый кораблик памятник героям гражданской
ни одного имени
тогда это было неважно
завидев его мы кричали ура и обнимались
а отец говорил — ну вот, добрались
значит еще один год
садился на рюкзак и закуривал
глядя на плато
только что был молодой а теперь старик
что у него с этим связано не знаю
он же не воевал
его тогда вообще не было
но каждый раз становилось грустно
и мы бежали вниз наперегонки
знаешь эти можжевеловые склоны
на которых запросто можно свернуть себе шею
Мы с тобой оказались у заднего окна, пропыленного, битого, притиснутые к поручню толпой, которая набилась в троллейбус на окраине, и уже до самого синего моря. Выбраться отсюда будет затруднительно, сказал я не знаю зачем. Ты не ответила.
Все было ясно и так. От нас старательно отворачивались. Пожилой мужчина, покашливая, упорно глядел в окно, в уголках его глаз собирались мелкие морщинки. Троллейбус весело несся по трассе, наши пели про новый поворот, начинались предгорья, еще полчаса и перевал.
На перевале нас выгрузили и начали учить жизни. Красный маркер туда, синий маркер обратно, сырую воду ни-ни, не отставать, всем немедленно намазаться от комаров и до пяти вечера не снимать головных уборов. Если увижу, что кто-то курит — назначу вечным дежурным по лагерю. Отбой по свистку и никаких перебежек. Девчонки, хихикая, облепили физрука и стали выяснять, кто с кем дежурит и кто в какой палатке ночует. Нефедова лучезарно улыбалась ему, но он был при исполнении. А наштукатуренных лично умою ледяной водой. Когда же мы полезем в гору? Деревня, это называется — совершать восхождение. Завтра, завтра. Все за хворостом. Глушко, тащи вот это полено. Буратино будем делать, товарищ начальник? Сам ты Буратино. Тоже мне, остряки.
