Про отца, служителя порядка,
и про себя — служителя беспорядка…
Об отцовской несвободе…
И о свободе своей…
— Она метит мне в сердце, — шелестел голос жены. — Она стала старая и очень злая.
— Мне тоже никто не может помочь, — пожаловался ей Цахилганов.
Господи, сойди в мой ад…
— Он сказал: «Нет…» — выговаривала Любовь.
117
Окно палаты смотрело на унылую бескрайнюю волю безразлично. А воля в палату не смотрела вовсе. Иссечённое недавними вьюгами и первыми, холодными, дождями, тусклое стекло плохо пропускало
свет снаружи.
Внешний глубокомысленно молчал. И молчанье это становилось почти осязаемым. Значит, кто-то ещё должен был появиться в палате вот-вот. Цахилганов почувствовал непонятный трепет души — потом вдруг позорный испуг её, и озирался теперь по сторонам. Да, сейчас появится некто. Но молчание Внешнего всё сгущалось, уплотнялось. И пространство напрягалось оттого до немыслимых, крайних своих пределов.
Солнце бушует, неистовое, разъярённое Солнце…
Цахилганов подумал, что сейчас у него пойдёт носом кровь. И либо он умрёт от неведомых этих перегрузок. Либо появится некто, прозревающий всё…
Появится оттуда, со стороны воли.
И возвестит…
Он оттолкнулся от подоконника, потому что увидел: за окном резко посветлело. И в тумане облаков, тяжёлых и серых, пробился колодец света,
достигающий самого полынного дна,
— влажного — под — низовым — течением — ветра.
Солнечныйстолб соединял небо и землю.
— Кто здесь? — вскрикнул Цахилганов, ощущая уже рядом это чужое и грозное присутствие.
— Кто? — он отступал к двери.
118
Преодолевая страх, Цахилганов поднял глаза. И обмер. От окна, твёрдо и быстро ступая, шёл непомерно высокий Старец в одежде грубой, рваной, пропылённой. Шёл Старец,
— стремительно — преодолевая — сопротивленье — современного — душного — воздуха —
похожий на пастуха.
Он задержал свой взгляд на Цахилганове, на одно лишь мгновенье — сильный… не осуждающий… видящий всё взгляд…
— мгновенье — было — долгим — как — вечность —
и Старец прошествовал мимо.
Случилось так, что Цахилганов невольно сжался — втянул голову в плечи, ощутив и запомнив эту свою постыдную трусость и мелкость…
— Миг — как век, — растерявшись, пробормотал он. — И век — как миг…
Ещё ненароком отметил он один пустяк — жёсткую верблюжью колючку, зацепившуюся за край рукава того, кто прошёл только что.
Но пространство зазвучало внятно и сокрушительно. Оно зазвучало беспощадно,
— так — доходят — раскаты — грома — после — чудовищно — сильной — молнии —
