— в — тире — уже — не — протолкнуться —
они оттесняют Цахилганова вплотную к стене —
его вместе с тем мужиком,
забывшим закрыть рот
ещё после первого её выстрела.
Кавказец выходит с собственной, потёртой, винтовкой с укороченным стволом и встаёт рядом со Степанидой: лохматый чёрный пожилой дикобраз — с его хрупкой, гладко причёсанной девочкой. Парафиновые свечи пылают снова.
Одну гасит выстрелом Степанида. Другую погасил прилежный выстрел горного человека.
Подростки с базара болеют за Степаниду, за его Степаниду, все как один! Ах, да, кавказец — казённый человек. А она — пришлая. Своя…
В оглушительной, сосредоточенной тишине раздаются редкие выстрелы: её — его. Степанида выбивает десять из десяти. Кавказец же, непонятно усмехаясь, промахивается на своём восьмом выстреле, потом — на десятом.
Торжествующий вопль подростков
взлетает под железный потолок,
шумящий от летящей поверху пыли,
как от ливня.
190
Но вот кавказец выкладывает на прилавок перед Степанидой десяток бесплатных пуль:
— Приз.
И потом неотрывно следит издали, как Степанида бьёт по горящим фитилям, не промахиваясь уже ни разу.
Толпа подростков снова приходит в движенье, гудит возбуждённо. Как вдруг кавказец небрежно подкидывает свою потёртую винтовку и ловит тут же. Скалясь, он трижды стреляет по фитилям трёх оставшихся зажжённых свеч —
навскидку,
с одной руки,
почти не глядя.
И все три огонька — гаснут.
— …Нормально, абрек, — после долгой паузы кивает Степанида, не отрывая тяжёлого, льдистого взгляда от его винтовки —
и застывший этот взгляд можно понимать одним лишь образом: она научится стрелять навскидку.
— У тебя руки слабые! — торопится заметить Цахилганов. — Так у тебя никогда не получится. У женщин ноги сильные, а руки…
Дочь смахивает ладонью напряженье с глаз, выходит в раскрытую дверь легко, будто с танцев.
— Заходи всегда, — сдержанно говорит ей в спину кавказец, вытирая тряпкой пыль с барьера.
Спокойная — вот зараза! — та не оборачивается. А раскрасневшийся до жара в ушах Цахилганов тащится с двумя авоськами следом,
как последняя какая-нибудь шестёрка.
191
Он плетётся за Степанидой под грохот выстрелов –
кажется, там, в тире, к винтовкам ринулись все разом.
На улице Солнце и сухой скорый, чёрный ветер, который хлещет по их лицам.
— …Ну, ты даёшь, старуха!
Он слышит в голосе своём невольное подобострастье.
— Давай без оценок, — обрывает его Степанида, поправляя с прилежностью белоснежный ворот своей блузки и отбирая у него одну авоську. — …Просто здесь винтовка у меня хорошо пристрелянная. Из другой, чужой, могло быть хуже. Немного — хуже.
