Его жизнь – это опасная, двусмысленная жизнь: настоящий роман приключений. Это также, я в это верю, жизнь, которая сообщает кое-что. Не только о нём (о Деде), не только в России, но и о нашей общей истории после окончания Второй мировой войны».
Дед, как крестьянин, стал радоваться книге. «Почти пятьсот страниц, столько бумаги извели, вкусной, пышной, как французский хлеб-багет, французской бумаги. Хм, – Дед любовно взвешивал книгу на ладони. – Тяжёлая какая!»
«Нобелевскую премию шведско-норвежский комитет дать мне не может, есть документальные съёмки, где я стреляю по их любимому Сараево из пулемёта, не может. Но вот какая мне везуха попёрла… Обыкновенно такое происходит с мёртвыми гениями, их открывает пытливый историк после смерти и выволакивает на свет Божий: “Смотрите, какой был гигант!”, а мне посчастливилось стать объектом поклонения при жизни».
Хитрый Дед понимал, почему он так пришёлся по душе в первую очередь французам. С тех пор как умер «запрещённый» неполиткорректный Жан Жене в 1986 году в арабском отеле в Париже, Франция больше не производит ни проклятых поэтов, ни великих авантюристов, да и вообще Великих людей. Дело в том, что пресловутая политкорректность создала все условия для того, чтобы такие люди исчезли. Никаких Франсуа Вийонов, маркизов де Садов и Жанов Жене или генералов де Голлей французская реальность не потерпит. Демократия не только убивает гениев, но и следит, чтобы они не образовывались. Уничтожив своих, французская нация не потеряла вкус к таким запрещённым ребятам. И вот они вынуждены смотреть на такого, но русского, в замочную скважину книги, написанной обо мне их соотечественником.
«Нобелевская премия, – продолжал рассуждать Дед, – обесценилась за последние десятилетия. Её великие времена прошли. С тех пор как премию стали давать в поощрение людям из слаборазвитых стран или забытых стран, в поощрение, это уже не высшая награда. А моя биография кометой несётся над Европой и всех шокирует».
Каждый божий день Дед находил в Google несколько статей о себе самом. Журнал TELERAMA-оплот французских буржуа – дал портрет Деда, ещё молодого, в кепке на обложке. Журнал EXPRESS прислал журналиста, который сделал с Дедом книгу-интервью. Ежедневно Деду звонили и к нему приходили журналисты радио, телевидения и просто СМИ.
Слава обрушилась на него, но Дед помалкивал у себя дома. Русские – особый народ, они его обязательно осадят и обругают, если он заикнётся, что его признали великим. Прожив на Западе тьму времени, Дед, в отличие от русских, научился гордиться своим талантом, своим умом, своим опытом и наблюдательностью. А эти «скифы», «печенеги» проклятые, у них похвалы не дождёшься, зимой, что называется, снега не выпросишь, сердился Дед. Несмотря на строптивость «скифов» и «печенегов», как Дед их называл в сердцах, Дед всё же хотел им нравиться. Он считал себя плотью от их плоти, рождённым этим капризным и своенравным, жестоким и сильным народом, сыном его, и терпел эту сволочь, своих соотечественников.
