Сооруженное из прутьев низкое ложе, стол с давно не мытой, жирной поверхностью, табуретка о трех ножках и полуразвалившееся кресло — вот и вся мебель в предоставленных в мое распоряжение запущенных и зловонных «аппартаментах», пол которых был грязен и черен и во многих местах изгрызен крысами; впрочем, ничего иного здесь вероятно, и не могли предложить постояльцам.
Трактирщица поставила на стол чадящую масляную лампу и, пробормотав себе под нос что-то вроде извинений за простоту обстановки, чуть ли не с вызовом спросила, довольна ли моя светлость.
— Что поделать, — бесцеремонно отозвался я, полагая, что другим способом мне не удастся добиться уважения к себе, — в такую погоду сам король благодарил бы Небеса за любую конуру.
Она неуклюже поклонилась мне и уже в более почтительной манере осведомилась, ужинал ли я. Разумеется, я не ужинал, но я скорее умер бы с голоду, чем согласился отравиться едой, которую здесь могли приготовить мне. Поэтому я всего лишь попросил ее принести мне немного вина.
Когда она выполнила мою просьбу, я запер за ней дверь и наконец-то остался один. Впрочем, слово «запер» никак не подходило для двери, не имеющей ни замка, ни задвижек, — я просто прислонил к ней табуретку, чтобы ее падение предупредило меня о непрошеном вторжении. Только после этого я снял плащ и шляпу и позволил себе растянуться на кровати. Я чувствовал во всем теле смертельную усталость, но, несмотря на это, Морфей не спешил принимать меня в свои объятия[18]. Половина пути осталась позади, и теперь сомнения не давали мне покоя. Мог ли я, три года проживший в Пезаро, надеяться незаметно проникнуть туда? Едва ли кто во владениях Джованни Сфорца не знал Боккадоро, шута, заслужившего прозвище Златоустый, и многие villano[19], ни разу в жизни не видевшие своего господина, безошибочно назвали бы цвет глаз его паяца. Впрочем, это едва ли удивительно: там, где пренебрегают мудростью, глупость не может пожаловаться на недостаток внимания.
Колпак шута верой и правдой служил мне в дороге, но поскольку я хочу встретиться с Лукрецией Борджа, мне необходим совсем иной наряд… И тут мои мысли побежали в другом направлении. Что могло содержаться в том письме, которое я вез? Почему Чезаре Борджа состоял в тайной переписке с сестрой? Что ж, ответа ждать недолго — не зря же кардинал обещал, что Джованни Сфорца вскоре постигнет участь, над которой будет потешаться вся Италия. Но ведь и мне предстояло внести в это дело свою малую лепту! О Боже! Если бы мои читатели знали, как эта мысль ободрила и обрадовала меня. Мне, Ладдзаро Бьянкомонте, кого столько лет унижали, чей дух считали окончательно сломленным, предстоит оказаться инструментом ниспровержения тирана и узурпатора. И, с особой остротой осознав всю важность и ответственность своей миссии, я поклялся доставить письмо во что бы то ни стало, невзирая ни на какие препятствия, даже на угрозу для жизни.
