Облегчение, мелькнувшее на лице Валери, легкий румянец, согревший ее щеки, такие бледные до сего момента, — все это было подтверждением его подозрений.
— Но, месье, — возмутился Мариус, — для вас должно быть очевидным: если приказания ее величества есть не что иное, как исполнение желаний мадемуазель, то теперь, когда ее желания изменились, распоряжения королевы также будут иными.
— Это может быть очевидным для вас, месье, но для меня, к сожалению, единственным руководством являются фактически полученные мною приказы, — настаивал Гарнаш. — Разве сама мадемуазель не согласна со мной?
Она собралась было заговорить, взгляд ее стал страстным, губы приоткрылись. Затем внезапно румянец на ее щеках увял, и молчание, казалось, запечатало ее уста. Гарнаш посмотрел искоса на лицо маркизы и, обнаружив на нем выражение неодобрения, вызвавшее эту внезапную перемену, повернулся к ней вполоборота и с ледяной вежливостью произнес:
— Мадам маркиза, при всем уважении к вам, позвольте предположить, что мне не удается побеседовать, как было обещано, с мадемуазель де Ла Воврэ наедине!
Зловещая холодность, с которой он начал говорить, встревожила вдову, но когда она взвесила произнесенные слова, то испытала огромное облегчение. Казалось, ему необходимо было лишь убедиться в том, что перед ним действительно была мадемуазель де Ла Воврэ. Следовательно, все остальное удовлетворяло его.
— Месье, тут вы ошибаетесь, — вскричала она, с улыбкой глядя в его мрачные глаза. — Из-за того, что я однажды позволила себе пошутить, вы воображаете…
— Нет-нет, — прервал ее он. — Вы неверно поняли меня. Я не говорю, что это не мадемуазель де Ла Воврэ, этого я не отрицаю…
Он сделал паузу, его изобретательность была исчерпана. Он не знал, какими словами выразить свою мысль, не нанося при этом оскорбления маркизе. Вежливость сейчас была ему необходима как оружие.
После того как он продвинулся столь далеко с похвальной — для него — легкостью, ощущение, что ему не хватает нужных слов, чтобы выразить суровое обвинение, начало раздражать его. А когда Гарнаш начинал раздражаться, за раздражением на него накатывала ярость. Это был как раз тот изъян характера, который погубил его карьеру, обещавшую когда-то быть блестящей. Проницательный и хитрый, как лиса, храбрый, как лев, и энергичный, как пантера, одаренный интеллектом, интуицией и изобретательностью, он довел дюжину предприятий до самого порога успеха и все их провалил, уступив внезапным приступам гнева.
