Иван Сергеевич, как мог, следил за собой, одергивал, призывал мысленно к порядку, журил, пытался координировать взор, в котором все начинало удваиваться, не буквально — каждый предмет словно отбрасывал цветную тень на прилегающее пространство. Но кто-то пробравшийся к нему внутрь сводил на нет все разумные, сдерживающие усилия. И раскрывать душу он начал неловко, без объясняющей преамбулы и предыстории, отчего получалось грубо и нелепо:
— У меня была женщина… лучшая в стране… в мире… такой женщины второй на свете нет… Можешь ты это понять или нет?.. — вскричал он с неожиданной агрессией.
— Могу, — пожал плечами Иван Афанасьевич. — А где она?
— В печке сожгли, — тупо ответил Иван Сергеевич и обомлел, чуточку даже протрезвев.
С Иваном Афанасьевичем хорошо было ходить на бешеных носорогов — он не терялся.
— Живьем? — спросил он с таким спокойствием, словно речь шла о вареных раках, и твердой рукой наполнил стопки.
— А кто ее знает?.. Если газ действует, значит, уже задохшуюся… Разве кто проверял?.. У праха не спросишь… Я после ее прах собрал… у печника выпросил, за бутылку… А ты прах видел? Люди думают, это пепел, как от папиросы. Ничего подобного, белые камушки… И захоронил… тайком, конечно. У меня мать на Рождественском лежала. После кладбище закопали, там скоростная трасса прошла. И ничего не осталось… ничего…
Несмотря на туман, окутывающий сознание, Иван Сергеевич усек, что собеседник, проявив слабый интерес к сожжению, ничего не спросил о главном — о его трагической любви. Он обиделся. Обиделся так глубоко, что потянулся за графинчиком, чтобы хватить Ивана Афанасьевича по голове. Не поняв жеста, — если бы понял, то поступил бы точно так же, — Иван Афанасьевич опередил гостя, взял графинчик и наполнил рюмки. Это дало иное направление мыслям Ивана Сергеевича, он вдруг заметил, что перешел на ты, и решил узаконить эту стихийную акцию, прежде чем собутыльник ответит ему тем же. Как-никак он был значительно старше годами и воинским званием и не мог допустить фамильярности от малознакомого человека. Другое дело — подарок дружеского доверия, освященный веками старинный русский ритуал.
— Иван Афанасьевич, давай выпьем на брудершафт. Как-никак бывшие фронтовики.
— Не был я на фронте, — со вздохом сказал Иван Афанасьевич. — Я же говорил.
— Как не был? Почему?
— По возрасту. Мне пятнадцатый шел, когда война кончилась. Я в ремеслухе учился.
— А с-сыном полка?
Иван Афанасьевич развел руками.
