— Я не боюсь. Не хочу. Потому что сам себе противен.
— Это другое дело, — согласилась она. — Тут нужно большое мужество.
Самолюбие Старкова было задето.
— Вы слышали о рязанском полицмейстере Косоурове?
На экране возникает Рязань, и весь последующий разговор идет на фоне города, собеседников мы не видим. Студеная февральская зима, когда с Оки задувают ледяные ветры, закручивая спирали метелей. Только что закончилась обедня, народ валит из церкви. Сперва высыпала голытьба, затем разнолюдье: чиновники в шинелях на рыбьем меху, учителя, торговцы, курсистки, военные, наконец, двинулась избранная публика: купцы в шубах на волке, модные врачи, предпочитающие подстежку из лиры, губернская знать в бобрах, их разодетые жены, нарядные дети. Кучера с необъятными ватными задами, каменно восседающие на облучке, подают им роскошные сани с меховой полостью. Пар морозного дыхания большой толпы уносится к бледно-голубому небу.
На этих кадрах идет такой разговор:
— Я его знаю, — говорит Мария Александровна. — Он проделал с мужем турецкую кампанию. Храбрый офицер и хороший человек.
— Очень хороший, — насмешливо подтвердил Старков. — Бросил в тюрьму моего однокашника по уездному училищу.
— За что?
— За прокламации.
— Закон есть закон. Да и не Косоуров его посадил, а какой-нибудь мелкий чин.
— Все равно. Моего друга пытались завербовать, и он повесился в камере.
— Бедный мальчик! С такой нежной психикой лучше сидеть дома. Но при чем тут Косоуров?
— При том, что я его приговорил. Хотя мне со всех сторон пели о его доброте, ранах и дочках-бесприданницах. Но я помнил Лешку-повешенца и с пистолетом в кармане встретил Косоурова у паперти церкви Николы Мокрого…
Сквозь толпу пробивался рослый человек в дохе, валенках и овечьей шапке. Это Старков, только моложе, худее и скуластее. Он ищет свою жертву.
Как нагретый нож сквозь масло, рассекает Старков толпу, бесцеремонно расталкивая людей и даже не огрызаясь на их возмущенные вскрики. И вот он увидел полковника Косоурова в шинели, фуражке и узких кожаных сапогах. Полковник поджидал у поребрика тротуара свои санки, которые почему-то запаздывали. Старков огляделся. Рядом зиял зев подворотни, до нее было шага три-четыре. Он перевел взгляд на полковника и, сунув руку в карман, нащупал рукоять пистолета. Удивительно жалко выглядел его враг вблизи. Он притоптывал, по-извозчичьи охлопывал себя руками крест-накрест, зубы его слышимо выбивали дробь.
Косоуров столкнулся с пристальным взглядом незнакомого человека и жалобно проговорил отвердевшими губами:
