Внезапно что-то привлекло внимание Старкова. Он пошевелил плечами и потрогал бинты на ране. Скосив глаза, он увидел свежую, чистую, тугую марлю и понял, что эта женщина перевязала его, пока он спал.
— Вы сестра милосердия? — спросил Старков.
Женщина вздрогнула от неожиданности, и клубок шерсти скатился с ее колен. Тихонько охнув, она подняла его и сказала тихим, мелодичным голосом:
— Как вы меня напугали! Я думала, вы спите.
— Я и спал. Пока вы надо мной мудровали.
— Простите, что без спроса. Не хотелось вас будить, вы так сладко спали. Наверное, вам снилось что-то радостное.
Старков захохотал. Смех у него был ухающий, как ночной голос филина.
— Сон был, и правда, хоть куда. Мне снилась виселица.
— Боже мой! О чем вы говорите? Какой ужас! — Она прижала к вискам свои тонкие изящные пальцы.
Старков смотрел на нее пристальным, изучающим взглядом.
— Вы находитесь в камере смертника. Разве вам не сказали?
— Бог не допустит! — истово сказала женщина и перекрестилась.
— Как еще допустит! — Старкову нравилось шокировать ее. — Но вы не ответили на мой вопрос. Впрочем, я и сам вижу: вы не сестра милосердия. Вы ряженая.
— Что вы имеете в виду? — смешалась дама.
— Вы из этих — сочувствующих… Дам-благотворительниц, патронесс или как вас там еще…
— Простите, — дама обиженно поджала губы. — Но я действительно сестра милосердия. Не любительница, а дипломированная. Была на войне и даже удостоилась медали. — Обиженно-чопорное выражение покинуло ее лицо, она молодо рассмеялась. — «За храбрость», можете себе представить? Я такая трусиха! Боюсь мышей, тараканов, гусениц. А при виде крысы могу грохнуться в обморок.
— Значит, я прав. Старая мода — играть в сестер милосердия, толкаться в госпиталях, щипать корпию.
— Но я не играла. Я была на полях сражения, помогала раненым. Как я вас перевязала и как это делал санитар?
— Он или безрукий, или просто хам. По-моему, он меня ненавидит, только не пойму за что. Перевязали вы здорово, даже поверить трудно, что вы дама из высшего, — Старков иронически подчеркнул слово, — общества.
— Я и не отрицаю. Разве это такой грех?
— Так и живем, — невесть с чего Старков начал злиться, — для курсисток — революционные кружки и брошюрки, для светских дам — госпиталя и солдатики.
— Вы так презрительно говорите о курсистках, а разве вы сами не революционер?
— Я — одинокий волк. Не хожу в стае. Пасу свою ненависть сам. А вы хорошо надумали: в мирное время солдатский госпиталь — скука. Куда романтичнее иметь дело с нашим братом — политическим. Особенно смертниками. Хорошо полирует кровь.
