— Не рассчитывайте на отсрочку, — каким-то сбитым голосом произнес прокурор.
— А я и не рассчитываю, — равнодушно произнес Старков и закрыл глаза.
Посетители покинули камеру. В коридоре врач сказал:
— Среди террористов нередки люди твердые, но такого я еще не видел, — и промокнул лоб носовым платком.
— Я не верю в подобное мужество, — покачал головой прокурор. — Это эмоциональная тупость. Отсутствие воображения. Душевная жизнь на уровне неандертальца. Он лишен всех человеческих чувств.
— Кроме одного, — тихо сказал врач, — ненависти.
— Тем хуже, — нахмурился прокурор. — Там, — он подчеркнул <…> а раскаяния.
…Камера.
Входят те же люди: прокурор, начальник тюрьмы, врач и новое лицо — моложавый священник с жидкой бороденкой.
Старков встает. Он ждал их и потому в полном сборе: умыт, тщательно выбрит, застегнут на все пуговицы.
Сцена идет под громкую, торжественную, героическую музыку. Мы не слышим слов, да они и не нужны — все понятно по жестам и выражению лиц.
Прокурор зачитывает бумагу об истечении срока для кассационной жалобы, которым осужденный не воспользовался, в силу чего приговор будет приведен в исполнение.
Старков спокойно, чуть иронично выслушивает давно ожидаемое решение своей участи.
Врач берет его руку, слушает пульс и не может сдержать восхищенного жеста: пульс нормальный. Старков пожал плечами: неужели врач ждал иного?
К нему подошел священник, но был решительно отстранен.
Старкову накинули на плечи шинель, от шапки он отказался.
Процессия идет через устланный снегом двор. Вдалеке гремят барабаны.
Вот и виселица. Палач, подручный и петля ждут жертву.
Старков легко взбежал на помост. Расстегнул ворот. За ним поднялся священник с крестом. И снова Старков отстранил его. Он смотрит на морозный, искрящийся мир.
Ему хотят накинуть капюшон, он бросает на помост заскорузлый от слез и соплей его предшественников колпак. Сам надевает на шею петлю. Он стоит очень красивый, от светлых волос над головой — ореол.
Барабаны смолкают…
— Как хорошо! — шепчет Старков. — Как хорошо!..
И просыпается на тюремной койке в тот же день, с которого начался наш рассказ.
Да, это был только сон, а исполнения того, что ему приснилось, надо ждать три долгих дня, с хамом-санитаром, дураком-надзирателем, болью в плече, дурной пищей и вонючей парашей. Старков вздохнул, потянулся, ерзнув головой по подушке, и увидел женщину. Она сидела на табуретке возле изголовья койки.
Он поморгал, чтобы прогнать видение, но женщина не исчезла. Лицо ее, немолодое, приятное и терпеливое, было незнакомо Старкову. Спицы ловко двигались в ее руках. Это были маленькие руки с тонкими, длинными пальцами и миндалевидными ногтями. Аристократические руки, которым не шло вязальное крохоборство. Старков рассмотрел ее всю, наслаждаясь своей бесцеремонностью, ведь женщина не заметила, что он проснулся.
