— Ты, вероятно, не голоден? — спросил он меня.
— Нет!
— Ну, так иди спать и постарайся заснуть сейчас же, или я рассержусь!
Матушка Барберен посмотрела на меня, как бы приказывая повиноваться без возражения.
Наша кухня была одновременно и спальней. Около печки стояли стол, квашня, шкап для посуды, а на другом конце комнаты — кровати. Я быстро разделся и лег. Но заснуть я не мог. Меня мучили всевозможные мысли.
Через некоторое время кто-то тихо подошел к моей кровати.
— Ты спишь? — спросил сдержанный голос отца.
Я не смел ответить ему, потому что помнил его слова: «я рассержусь».
— Он спит, — сказала матушка Барберен. — Говори, не бойся, он не услышит.
Мне следовало бы сказать, что я не сплю, но я не посмел из боязни.
— Чем кончилось твое дело в суде? — спросила матушка.
— Проиграно. Судьи решили, что я сам виноват в несчастьи. Вознаграждения мне и не удалось получить.
Он ударил кулаком по столу и продолжал:
— Дело проиграно, деньги пропали, я искалечен, остался нищим! И ко всей нашей нищете я нахожу здесь ребенка! Отчего ты не сделала так, как я тебе приказал?
— Потому что я не могла!
— Ты не могла отдать его на воспитание в приют?
— Жаль отдавать ребенка, ведь я сама его выкормила.
— Но ведь это не твой ребенок.
— Так что ж? Я люблю его, как родного.
— Сколько ему лет?
— Восемь.
— Так он в восемь лет попадет туда, куда попал бы раньше. Только и всего.
— Но, Жером, ты этого не сделаешь!
— Но разве мы в состоянии его содержать? Наступила минута молчания, и я мог перевести дух.
От волнения у меня сжималось горло, я чуть не задыхался. Вскоре матушка Барберен сказала:
— Как ты изменился в Париже! Прежде ты рассуждал иначе.
— Может быть. Но Париж меня искалечил. Как мы теперь будем жить? Денег нет! Корова продана! Самим есть нечего, где же нам прокормить еще чужого ребенка?
— Он — мой!
— Не твой и не мой. Это не крестьянский ребенок. Я смотрел на него во время ужина. Он нежен и слаб, ручки и ножки жидкие. Какой же он работник с такими плечами! Он вполне городской ребенок, а городские дети нам не нужны.
— Но он такой славный и умный мальчик. И сердце у него доброе. Он будет работать на нас.
— А до тех пор нам придется работать на него, а я не могу работать!
— Но если найдутся его родители, что ты им скажешь?
— Его родители! Да где его родители? Давно бы нашли они его в течение восьми лет. Правда, он был завернут в прекрасные пеленки с кружевами, но из этого не следует, что родители станут его разыскивать. Они, вероятно, умерли.
