Белки в Центральном парке по понедельникам грустят | страница 13



Она остановилась и торжествующим перстом указала себе на голову:

— Оно у меня сидит вот здесь, в единственном месте, где ему положено быть, то есть в моем мозгу… Так я могу сохранять над ним полный контроль… Неглупо, а?

— Удивительно… Мне такое в голову не приходило… — сказал Гэри. И как-то вдруг словно ссутулился.

Они теперь шли на некотором расстоянии друг от друга.

— Единственное, о чем я хотел бы попросить… перед лицом такого самообладания, которое не может не восхищать… Как бы сказать…

Взгляд Гортензии Кортес, устремленный было на вершины деревьев, вновь остановился на лице Гэри Уорда.

— Смогу ли я быть на высоте столь безупречного совершенства?

Гортензия снисходительно улыбнулась:

— Это вопрос тренировки, я просто рано начала.

— Но поскольку я в том пока не уверен, поскольку мне еще нужно отточить кое-какие детали, которые могли бы запятнать меня и уронить в твоих глазах, думаю, домой тебе придется идти в одиночестве, моя прекрасная Гортензия. И вновь вернуться в мой дом только тогда, когда я поднаторею в искусстве войны!

Она остановилась, положила руку ему на локоть, слегка улыбнулась, как бы спрашивая: «Ты шутишь, да? Ты же это не серьезно?..» Сжала локоть чуть сильнее… И вдруг почувствовала, как внутри нее разверзается бездна, которая зияет все глубже, все страшнее, зияет на том месте, где был чудный жар и маленькие огоньки, где бегали мурашки и разливалось веселье с каждым шагом: правая с его правой, левая с его левой, — радостно, легко, вперед, в ночь…

Она опомнилась: под ногами серый асфальт, ледяной холод сковал горло…

Он молча толкнул дверь подъезда.

Потом обернулся и поинтересовался, есть ли у нее деньги на такси или, может, поймать ей машину.

— Как джентльмен я не забываю о таких вещах!

— Я… я… справлюсь без твоей помощи и без твоей…

И, не находя более достаточно злых, унизительных и убийственных слов, она сжата кулаки, наполнила холодной яростью легкие, взметнула бурю из самых глубин своего существа и заорала, заорала в черноту лондонской ночи:

— Будь ты проклят, Гэри Уорд, гореть тебе в аду, не хочу тебя больше видеть! Никогда!


Потому что…


Только это она и могла сказать. Все, что в рот попало. Все, что могла выговорить, когда ей задавали вопросы, которых она не понимала.

— Ну так как, мадам Кортес, вы не собираетесь переехать «после того, что случилось»? Вы так дорожите этим местом? Сможете жить в этой квартире?

Голос понижается на тон, все облекается в кавычки, движения становятся вкрадчивыми, вид — приторно-заговорщицким, словно говорится о чем-то запретном: «О, это странно, не совсем здорово, что ли… Почему вам нужно тут остаться? Почему бы не переехать и не забыть обо всем этом? Ну скажите, мадам Кортес?»