— Да, хоть бы что-нибудь. Сейчас у нас нет совсем ничего. И вряд ли мы услышим что-то новое от других групп.
Она покачала головой.
— Не так уж важно, работаешь ты в сельской местности, как мы, или в городе, как остальные. Везде одно и то же. Все мертвы, и нет улик, по которым можно было бы определить возможных виновников происшедшего,— она недобро улыбнулась.— Когда-нибудь кто-нибудь обязательно найдет хоть что-то. Невозможно уничтожить шестьсот тысяч человек, не оставив ни единого следа. Это вопрос времени.
— Скорей бы,— сказал Дервент, залезая в вездеход и садясь в кресло. Следующим пунктом в их маршруте значилась небольшая ферма, где выращивали овощи, в шести километрах к северо-западу от трактира. Он не сомневался, что там они увидят ту же самую картину.— Я слышал, люди на Земле и в колониях уже срывают зло на членах правительства. Неудивительно. Все хотят, чтобы у врага наконец появилось хоть какое-то лицо.
— Месть, возможно, и примитивное чувство, но, похоже, оно никогда не исчезнет.— Гудзон была ниже ростом, чем Дервент, и залезть в вездеход ей оказалось труднее. Когда солдаты заняли свои места, она пристегнула ремни, устроившись рядом с колллегой. Но сначала убедилась, что ее драгоценный диктофон крепко висит у нее на поясе.— Я бы своими руками выпотрошила пару-тройку тех, кто это сделал.
— Серьезно? — спросил он, когда двигатели вездехода запели, отрывая машину от поверхности.— Ты никогда не производила впечатления агрессивного человека.
Она оглядела его с ног до головы, приблизив к нему свое миниатюрное лицо. Трансплантированные линзы блестели, как кимберлийские бриллианты.
— Просто я никогда еще не видела две сотни мертвых детей, к тому же собранных в одном месте.
Дервент вспомнил школу и сжал зубы. Всему есть предел. Несмотря на свой внешний имидж стоика, он не меньше, чем все остальные, хотел найти кого-то, кто за это ответит. Ему хотелось кого-нибудь убить. Хотя, конечно, в первую очередь, он был профессионалом и гордился присущей его профессии беспристрастностью.
Но когда доходило до такого, он уже не мог сохранять даже видимость безразличия и отчужденности, как бы ни старался. В этот момент он был всего лишь человеком.
