Когда Колька ушел, воспитатель поднялся, прошелся по комнате, снова сел за стол.
— М-да, — одной рукой отодвинул папочку скоросшивателя, в которой уместилась вся жизнь Николая Усова, другой — потер переносицу. На минуту закрыл глаза. И вдруг увидел много живых людей. Кто-то из них был похож на старичка — учителя географии, кто-то на руководителя кружка «Полный вперед!», кто-то на Колькиных родителей… Были здесь и другие люди: хорошие и не очень, равнодушные и те, что писали (сквозь пальцы он видел последнюю страницу дела) характеристику, и фразу начальника: «…прошу оставить Николая Усова со мной, а я обязуюсь…»
— Ну, кто ж его тебе отдаст, дорогой Сергей Анатольевич, — усмехнулся воспитатель, — при живом-то отце с матерью.
Но это «обязуюсь» как-то выделилось, затвердело, связалось с наступающим утром и не то, чтобы задело воспитателя, а словно бы сдвинуло с места всех этих людей из скоросшивателя за тридцать две копейки, из Колькиного вымученного рассказа, включило их в какую-то сложную, единую эстафету. И себя вдруг увидел воспитатель среди них — где-то там, поближе к последнему этапу эстафеты. Только не палочку они передают друг другу — живого человека. С больным ухом, одного зуба нет, под носом потемнело — пробиваются уже усы, — а шея еще тонкая, детская, торчит из разношенного воротника ковбойки.
Воспитатель почти схватил с полки журнал «Причины безнадзорности». Раскрыл. Несколько раз энергично провел кулаком по сгибу. Против фамилии Усова стал медленно, нажимая на перо, писать: «Мальчик подвижен, любознателен, много читает, в основном про путешествия. Бросил школу. Замечен в кражах. Четыре раза сбегал из дома в тайгу, хотя условия дома нормальные. Причин для ухода нет. Родители боятся, что он дойдет до преступления, и просят принять меры…»
Причин для ухода нет? И за сына ли боятся родители?.. Воспитатель хотел было развить эту мысль, но вспомнил, что Усов просил что-нибудь почитать о йогах, и решил, не откладывая, сегодня же зайти в городскую библиотеку. «Да есть ли там что-нибудь о йогах?» — подумал он.
