– Всего лишь, – рассмеялся Гордон. – Во всяком случае, я завидую господину придворному проповеднику, завидую месту его рождения.
– В конечном счете, любое место достаточно хорошо, чтобы там родиться.
– Разумеется. Но все же одни места лучше других. Вот я, если бы мог выбирать себе место рождения, выбрал бы Любек, или Висмар, или Штральзунд, потому что я страстный приверженец Ганзы. Сразу после Ганзы я ставлю земли между Хальберштадтом и Госларом. И только на третье место попадает Тюрингия.
Придворный проповедник протянул руку Гордону и заметил:
– За это, в сущности, следовало бы выпить: сначала Ганза, потом Гарц и потом Тюрингия. Вы прямо заглянули мне в душу, хоть это и святотатственное деяние. Ибо настоящий лютеранский священник должен, собственно говоря, держаться лютеровских мест[121].
– Разумеется. Ведь эти места в придачу к Лютеру подарили нам Диоскуров Веймара[122]. Но Гарц пользуется моей особой симпатией, я люблю каждую песню, каждую сагу, сочиненную в Гарце, от Буко Хальберштадтского[123] до «Дочери пастора…
– …фон Таубенхайна»[124], – подхватил придворный проповедник.
Но, заметив, что Сесиль, как всегда, теряет интерес к беседе на отвлеченные темы, он быстро оборвал себя и попытался хотя бы перевести разговор на более близкий ей предмет.
– Да, Гарц, – продолжал он. – Тут мы с вами вполне d’accord[125], господин фон Гордон. Тем более это касается моего доброго старого Хальберштадта. Я его обожаю. О нем я, как король из Фуле, готов пропеть[126]: «Нет ничего дороже, нет лучше ничего!» И все-таки, будь я в состоянии переделать себя и назвать место на земле, которое могло бы поспорить за любовь в моем сердце, я назвал бы наш добрый Берлин. И в чем же превосходство Берлина? Да как раз в том, чего за ним не признают: в красоте пейзажа. Прошу вас, господин фон Гордон, подойдите сюда, к ограде балкона, и судите сами. Можете поставить на голову весь Гарц – такой красоты вы там не найдете.
И в самом деле, он имел право говорить так, ибо под ними расстилалось целое федеративное государство садов, чуть тронутое первым осенним увяданием; двадцать или больше садов, разделенных низкими, едва заметными изгородями и образующих одно-единственное цветочное каре: астры всех цветов, а между ними клумбы с индийскими каннами, освещенные полуденным солнцем. На веранде одного из домов на противоположной стороне площади стояли занятые беседой дамы. Они кормили голубей, прилетевших на балконную ограду из соседнего двора.
