– Странная вещь – родина, – промолвил Гордон. – Вроде бы ничего особенного, здешний пейзаж – лишь игрушка природы по сравнению с теми величественными ландшафтами, которые она сотворила всерьез. И все же я не променяю это скромное плато на шесть перевалов в Гималаях. На величественный ландшафт смотришь как на императора в мантии из горностая или на папу в облачении понтифика, восхищаешься и трепещешь. А здесь тебе кажется, что ты как в детстве, берешь и целуешь руку матери.
– Вы говорите с таким чувством. Ваша матушка жива? Вы с ней виделись?
– Нет, она умерла, когда я был за границей. У меня не осталось никого, кроме двух сестер. Когда я покидал Германию, одна была еще подростком. А с другой сестрой мы вместе выросли, понимаем друг друга с полуслова. И если моим желаниям хоть в чем-то суждено исполниться, то мы больше не расстанемся, по крайней мере не расстанемся на долгие годы. Да, родственные узы – самые прочные, они все переживут. Иногда, глядя ночью на звездное небо, я думал о матери и сестрах и представлял себе, как увижу их снова. Но это исполнилось лишь наполовину.
Сесиль молчала. Она была достаточно умна, чтобы понять и по достоинству оценить сердечность Гордона, но, с другой стороны, ей, как женщине избалованной, отнюдь не польстила демонстрация родственных чувств, тем более в ее присутствии и в такой момент.
– А как зовут вашу сестру?
– Клотильда.
– Клоти-и-ильда, – протянула она.
Гордону было любопытно, не показалось ли ей странным звучание этого старомодного имени. Поэтому он продолжал.
– Да, милостивая государыня, Клотильда. Вы взвешиваете имя и находите его тяжеловатым. И вы правы. Не думаю, что я мог бы влюбиться в какую-нибудь Клотильду. Но чем меньше подходит это имя для невесты или возлюбленной, тем больше оно подходит для сестры. В нем есть что-то прочное, крепкое, надежное. Даже имя Эмилия уступает ему в этом смысле. Пожалуй, есть только одно имя, столь же весомое и основательное.
– И какое же?
– Матильда.
– Да, – рассмеялась Сесиль. – Матильда! В самом деле. В нем так и слышится звяканье ключей.
– И представляется кладовка. Каждый раз при имени Матильда я представляю себе мешок, в котором мама держала сушеные сливы. Да, такие ассоциации – нечто большее, чем игра, имена имеют свое значение и предназначение.
– Будь это так, я была бы счастлива. Но вы не правы. Моя тезка, святая Цецилия, была музыкантшей, а я? Отнюдь не святая и не слишком музыкальна.
Болтая таким образом, они подъехали к развилке, откуда путь на Альтенбрак серпантином извивался по ущелью, так что перед ними снова оказалась уже пройденная часть леса. Им оставалось одолеть только пологий подъем, за соснами и елями которого виднелся ряд белоствольных берез, по всей вероятности, обрамлявших дорогу. Перед подъемом расположилась на привал какая-то группа людей в жилетках или все же в полотняных куртках, по всей видимости, дровосеки или поденные рабочие. Но, когда некоторые из них вставали, легкость их движений ясно показывала, что это не могли быть поденщики.
