– Я шла намного быстрее, чем обычно, – сообщила она подоспевшему эскорту. – Поучительная беседа сокращает долгий путь.
Но, говоря это, она держалась за спинку скамьи, и Сент-Арно ясно видел, что она смертельно устала, то ли от ходьбы, то ли от поучительной беседы.
Поэтому он пришел ей на помощь.
– Твоя вечная ошибка, Сесиль, – сказал он, глядя с усмешкой на приват-доцента. – Когда тебя что-то интересует, разговор или собеседник, ты напрягаешься сверх меры… Господа извинят нас, если мы воспользуемся этой скамьей, пока вы будете подниматься на гору. Мы подождем вашего возвращения.
Гордон и пенсионер, видя, как обстоят дела, поспешили выразить свое согласие. И только Эгинхард, не желая терять «такую чуткую и понятливую» слушательницу, начал лопотать о живительной силе кислорода, каковая, судя по его опыту, заключается в совместном воздействии хвои и листвы. «Хвоя на вершине Линденберга, – восклицал он, – представлена видами larix tenuifolia[73], а также sibirica[74], в то время как листва – роскошными экземплярами quercus robur[75]». Он и дальше продолжал бы сыпать названиями, но Гордон довольно бесцеремонно оборвал его речь. Взяв под руку пенсионера, он решительно зашагал мимо Эгинхарда вверх по пологому серпантину под обстрелом тарабарских греко-латинских терминов, как то: дугласия, терапевтика, аутопсия и т. д. и т. п.
Приват-доцент, со своей стороны, сделал хорошую мину при плохой игре и последовал за ними.
Между тем Сент-Арно и Сесиль удобно расположились на грубо сколоченной скамье, состоявшей из двух каменных опор и двух досок (одна служила сиденьем, а другая – спинкой). Все вокруг заросло вереском и кипреем, а разлапистые сосновые ветви образовали укрытие от солнца. Бонкёр[76], красивый ньюфаундленд, и сегодня сопровождавший их от гостиницы, улегся на вереск рядом с одной из каменных опор.
– Как красиво, – сказала Сесиль, обводя взглядом простиравшийся перед ними пейзаж.
И в самом деле, картина была исполнена своеобразной прелести. Склон, где они сидели, полого спускался к железной дороге, размеченной сторожевыми будками и шлагбаумами. По ту сторону дороги виднелись высокие красные крыши деревни, а между ними еще более островерхие тополя. Но еще очаровательней смотрелось то, что лежало по эту сторону: два ряда цветущих кустов шиповника, обозначавшие границу между клеверным полем и двумя пашнями слева и справа от него. Со скамьи нельзя было наблюдать жизнь деревенской улицы, но горный ветер доносил сюда каждый звук: скрип телег, проезжавших по мосту через Боде, и шум лесопильного завода.
