— Но как именно я должен бороться? — воскликнул я. — Я не политик, не оратор, не организатор; я вообще не очень-то люблю и не хочу общаться с людьми. Я хотел донести свои идеи через творчество — но мало кто понимает, что я хочу сказать своими песнями...
— Да слышал я твои песни, — сказал мужичок, похожий на алкоголика. — Ну, вроде играете вы еще нормально, но поете вообще какую-то хрень. То ноешь, то воешь... Не будет народ вас слушать. Народу надо что? Чтоб душа сначала разворачивалась, а потом опять заворачивалась!
— Да какие вам песни, жуки вы навозные! — сплюнул я себе под ноги. — Посмотрите на себя, как вы живете. Женитесь по залету, отсиживаете работу, дремлете перед телеком, хлоп — и жизнь прошла за бессмысленными занятиями. И вы еще будете учить других чему-то?!
— Если для тебя наша страна такая плохая, езжай в другое место, — сказал высокий мужик в строительной каске. — Нам такие, как ты, певцы-голубцы, не требуются! У нас на заводах, в полях рук не хватает, а он жалуется, что его песни слушать некому! Пиздуй за границу! Может, там тебе больше будут рады. Мы никого не держим!
— А вот это хорошо. Вот за это спасибо. Что хоть свалить от вас, гоблинов, пока еще можно! — уже почти кричал я. — Только, когда я добьюсь успеха в другой стране, вы будете очень жалеть, что когда-то вынудили меня отсюда уехать!
— Жека, ты чего, сам с собой разговариваешь? — вмешался в наш разговор Миша. — Ты, по ходу, бухой в дрова. В смысле, я тоже. Не желаешь по крыше прогуляться?
*******
Мы поднялись по лестнице на пятнадцатый этаж, протиснулись сквозь пожарный выход и вылезли на крышу. Холодный ветер дул в лицо, и было приятно просто сидеть на бетонном парапете той самой "башенки Дарта Вейдера", свесив ноги. Далеко под нами лежали понурые травинки, затоптанные бесчисленными ботинками, туфлями и кроссовками — как им вообще удалось выжить? Пыль, пыль, пыль покрывала все вокруг — наши волосы и одежду, крыши и окна домов, дороги и деревья; между нами и небом тоже висели пыльные облака. Тусклые силуэты вещей расплывались на глазах, как акварельный пейзаж под струей воды. Печаль и ненависть тяжело гудели в душном ночном воздухе. Кажется, Миша что-то говорил. Я смотрел на него, но ничего не слышал.
— ... ты уедешь, а мы что делать будем? — закончил он свою речь и вопросительно посмотрел на меня.
— Я же не насовсем уеду! Заработаю денег и вернусь. Альбом наконец-то запишем.
Миша пару минут задумчиво смотрел перед собой, потом вздохнул и тихо сказал:
