А гости, с легкой руки господ Ушаковых, съезжались на свадьбу во множестве. Каждый день прибывали новые семейные возки. Из возков, как птицы из гнезда, выпархивали губернские и уездные девы. Вернулся из Москвы счастливый жених.
Весь дом полнился веселой неразберихой.
Никто не обратил внимания на то, что Михаил Иванович, раньше сидевший сиднем в своих комнатах, стал принимать участие даже в дальних прогулках. Никто не удивлялся, видя его участником всех домашних увеселений.
Только счастливая Поля все чаще делилась наблюдениями с будущим мужем.
– Послушай, – Поля прятала голову на груди у жениха, – а что, если… Ой, как бы я была счастлива за Мишеля и Лизаньку! Ведь это может быть?
– Что, радость моя? – отвечал Яков Михайлович, плохо вслушиваясь в смысл Полиных речей.
– Какой ты непонятливый… – смущалась Поля. – Ведь никто не знает, когда и как приходит любовь… Когда ты читал мне из Вальтер Скотта про Матильду Рокби, ты ведь тоже ни о чем не догадывался?
– Но Мишель не читает Вальтер-Скотта с mademoiselle Ушаковой, – серьезно возражал Яков Михайлович.
– Ой, какой ты у меня глупый! Ну, при чем тут Вальтер Скотт?
А Соболевский, обняв Полю, целует ее в лоб, в глаза, в губы, в зардевшееся ушко. Поля стихает, с трудом привыкая к этому потоку ласк, и только скупым счетом дарит избраннику ответный поцелуй…
В то время, когда в Полиной светелке происходил этот разговор, Глинка брел с Лизанькой по заснеженному Амурову лужку. Озябшая Лизанька тщательно куталась в шубку.
– Что это? – спросила девушка, протянув руку к дощатому футляру, под которым был укрыт на зиму резвокрылый мраморный бог.
– Амур, – отвечал Глинка.
– Любовь! – многозначительно перевела Лизанька.
Она стояла, крепко опираясь на руку кавалера; ее щека коснулась его щеки.
– Мишель, – едва слышно сказала Лизанька, – стали бы вы прятать от людей свою любовь?
– Никогда, – отвечал он, – если бы только она пришла!
– Если бы… – еще тише повторила девушка.
Мраморный бог, укрытый в ржаную солому и грубые доски, ничего не видел и не слышал…
…Накануне свадьбы на одной половине новоспасского дома справлялся мальчишник, на другой – шел запретный для кавалеров девишник. Потом все спуталось, потому что затеялась ночная гоньба на тройках, и дом мигом опустел.
Михаил Глинка не принял участия в этом предприятии, столь сомнительном для молодого человека слабого здоровья. Он слышал, как замерли вдали последние звуки бубенцов, как отошли ко сну почтенные гости и хозяева.
