— Благодарю вас, — сказал Богданов.
Он метнул короткий взгляд в смотровую щель и снова вежливо повернулся к раненому.
— Разрешите заверить… — опять начал Столетов и замолчал надолго, ловя исчезающую нить мысли.
Тарелкин и Зуев смотрели на него со смешанным чувством жалости и недоумения. Богданов время от времени взглядывал в сторону своей амбразуры, но майор ничего не замечал. Он был полон страстного воодушевления, свойственного подлинному героизму.
— …От имени бойцов, командиров и политработников… — проговорил он и снова умолк.
— Да вы сядьте, — сказал Богданов.
— Никак нет! — испуганно возразил майор. — Мы его вытряхнем отсюда, товарищ полковник — закончил он наконец.
— Не сомневаюсь, — сказал комдив.
Майор замолчал, устремив на Богданова глубоко посаженные сияющие глаза. Он испытывал блаженство, докладывая в этом состоянии комдиву, так строго наказавшему его утром.
— Отправляйтесь в медсанбат, — сказал Богданов, — отдыхайте.
Столетов не двигался, и комдив понял, чего ожидал раненый майор.
— Благодарю за службу, — сказал он, чувствуя и удивление и досаду.
Он протянул руку, пожал горячие пальцы Столетова и нетерпеливо отвернулся. Майор сразу ослабел и тяжело оперся о плечо Зуева. Он молчал, пока ему помогали спускаться, и улыбка не сходила с его лица.
Богданова позвали к телефону. Машков, принявший команду над тринадцатым полком, доложил, что его роты не удержались на вершине безыменной высоты. Их снова оттеснили на южные скаты, где идет сейчас ожесточенный бой. Тело майора Потапова было уже вынесено из огня и положено под полковым знаменем.
Богданов выслушал донесение и медленно прошел от аппарата на свое место. Его части не только не продвигались больше, но местами начали подаваться назад. Никакие силы, кажется, не могли теперь предотвратить неизбежный исход атаки. У комдива оставался пока небольшой резерв, но и тот ничего не мог поправить. Надо было любыми средствами поднять батальоны двенадцатого полка, но, употребив все известные ему средства, комдив не добился этого. Его потери росли, и офицеры один за другим выбывали из строя. Богданов сжал в кармане коробку с папиросами и не услышал, как она слабо хрустнула под пальцами. «Что же еще? Что же еще?» спрашивал он себя, светлея лицом от ярости и бессилия. Он подумал о Потапове, о знамени, установленном в голове мертвого героя. «Славная смерть…», проговорил про себя полковник. И вдруг, обернувшись к Тарелкину, громко скомандовал:
