— «Куда б ты ни пошёл, я за тобой». По-моему, с дороги на нас смотрит какой-то старый джентльмен. Он напишет в газеты о безнравственных картинах, какие можно наблюдать в Ричмонд-парке.
— Охота тебе обращать внимание?
— Я и не обращаю. Такая минута бывает в жизни один раз. Я уж думала, что она для меня не наступит.
— Ты никого не любила?
Она покачала головой.
— Как чудесно! Когда мы поженимся, Динни?
— А ты не находишь, что нам нужно сначала познакомиться домами?
— Полагаю, что да. Но твои не согласятся, чтобы ты вышла за меня.
— Конечно, юный сэр, — вы выше меня родом.
— Нельзя быть выше родом, чем семья, восходящая к двенадцатому веку. Мы восходим только к четырнадцатому. Дело в другом: я — кочевник и пишу язвительные стихи. Они поймут, что я увезу тебя на Восток. Кроме того, у меня всего полторы тысячи годовых и практически никаких надежд.
— Полторы тысячи в год! Отец сможет мне выделить только двести — как Клер.
— Ох, слава богу, что хоть твоё состояние не будет препятствием! Динни повернулась к нему. В глазах её светилось трогательное доверие.
— Уилфрид, я слышала, что ты якобы принял мусульманство. Для меня это не имеет значения.
— Но для твоей семьи будет иметь.
Лицо его исказилось и потемнело. Она обеими руками сжала его руку:
— Ты написал «Барса» о самом себе?
Он попытался вырвать руку.
— Это так?
— Да. Дарфур, арабы — фанатики. Я отрёкся, чтобы спасти свою шкуру. Теперь можешь прогнать меня.
Пустив в ход всю свою силу, Динни прижала его руку к груди:
— Что бы ты ни сделал, это неважно. Ты — это ты!
К испугу и в то же время облегчению девушки, он опустился на землю и зарылся лицом в её колени.
— Родной мой! — прошептала Динни. Материнская нежность почти заглушила в ней другое, более пылкое и сладостное чувство. — Знает ли об этом ещё кто-нибудь, кроме меня?
— На базарах известно, что я принял ислам; но предполагается, что добровольно.
— Я знаю, что есть вещи, за которые ты отдал бы жизнь. Этого достаточно, Уилфрид. Поцелуй меня!
День клонился к закату. Тени дубов доползли до поваленного ствола, на котором они сидели; чётко очерченный край полосы солнечного света отступил за молодые папоротники; за кустами, осторожно пробираясь к воде, мелькнула лань. Сверкающее чистой синевой небо, где, предвещая погожее утро, плыли белые облака, повечерело; крепкий запах папоротников и цветущих каштанов медлительно пополз по земле; выпала роса. Густой живительный воздух, ярко-зелёная трава, голубая даль, ветвистые и неуклюжие в своей мощи дубы — это был самый английский из всех пейзажей, на фоне которых когда-либо происходили любовные свидания.
