— Наш скот… — с тоской сказала Айно.
Пауль наугад выстрелил в ночь. Ответные выстрелы не заставили себя ждать. Ждут, не выскочит ли он… Чорт возьми, неужели и пожарище не привлечет внимания деревни?.. Хотя что ж, хутора за лесом…
Из хлева донеслось протяжное, жалобное мычание коровы.
Айно пробежала над головой Пауля, ударилась об дверь; потеряв голову, слепыми руками шарила запор… Пауль, протянув руку, схватил ее за ногу и рывком стащил на пол.
— С ума сошла!.. — рявкнул он бешено.
Айно рыдала, царапала дверь.
Семидор яростно забарабанил кулаками в дверь хутора Яагу.
Открыл заспанный и недовольный Каарел Маасалу.
— Горит… — задыхаясь, пролепетал Семидор, схватил Каарела за рукав, потянул в комнату. — Посмотри из окна… Рунге горит!
— Где горит, чему гореть-то?.. — сердито оборвал его Маасалу, с трудом разлепив глаза. Он только что лег и тяжело заснул; спина одеревянела, ныла от дневной работы. Откинул занавеску от окна.
— Это совсем в стороне от Пауля, — ворчал он, разглядывая красноватое зарево, сиявшее над дальним лесом. — С чего Паулю гореть?.. Я тебе сейчас скажу, что горит… Это на лесном болоте Татриков сарай с сеном горит, а может быть и лес… Сушь и ветер…
Подошел босой Тааксалу со всклокоченной головой и тоже приник к стеклу.
— Скорее всего сарай… Татрика или Лаури… — поддержал он. — Ишь, как захватило… Это на добрым километр дальше от Журавлиного хутора.
В доме просыпались. Альвина разжигала лампу, не попадая от волнения стеклом в горелку. Мать Кристьяна, охая, засуетилась в комнате.
Семидор взглянул на Каарела и Кристьяна, беспомощно потоптался, как-то завял, остыл.
— Пожалуй, что и лес… развели костер и забыли… — забормотал Семидор. — Мох сухой, как порох… Сараи тоже могут быть… И скорее всего, что так…
Он уже готов был, как и всегда, принять сторону более авторитетную, согласиться с чужим мнением, высмеять собственные страхи, но… багровый свет за окном тревожно тянул, словно будил его, не давал успокоиться. Семидор снова приложился к стеклу, с минуту смотрел, и когда отвернулся от окна, всех поразило его искаженное лицо.
— Рунге горит! — закричал он с отчаянием. — Горит… Я вам говорю…
Схватившись за голову, он вдруг странно, тоненько, по-собачьи, заскулил, отчаянно взмахнул руками и заметался по комнате в тоскливом томлении — маленький, взъерошенный, совсем не смешной в эту минуту Семидор. Какие-то большие чувства вознесли его на гребень, владели им безраздельно, не оставляя места былой робости, недоверию самому себе, своим мыслям и чувствам. Он словно бы погибал снова, как там, на дне узкого колодца на Сааремаа, — догорал шнур под ногами… Словно бы горела его собственная халупа на острове; зловещие искры разлетались вокруг… Черными пустыми глазами смотрела ночь в лицо тому, кто был оставлен один на один с бедой…
