– Каким же образом? – спрашивал Серж, кивая на решетчатые двери и изможденных понурых людей.
– Есть лифт, поднимающий меня на поверхность. – Он тронул свой сияющий череп и провел от него вертикаль к бетонному потолку. – Одно усилие, слабая концентрация воли – и я уже гуляю по заснеженной Москве, иду по голубому Тверскому бульвару, с румяными детишками и строгими бабушками. Подхожу к Пушкину, у которого на голове сидит продрогший голубь, а у подножия на снегу краснеет роза. Любуюсь церковью в Филях, похожей на золотую невесту в белых кружевах и алых шелках. Гуляю по Третьяковке, наслаждаясь полотнами Лентулова, где он рассыпает храм Василия Блаженного на тысячи лучей, посылая их со скоростью света во все концы Вселенной. Вхожу в мой домашний кабинет, раскрываю томик Есенина и вместе с ним благоговею перед дивной русской природой, где полевой цветочек или рождественская звезда суть русские языческие боги.
– Случайно мне достался ваш волшебный препарат «Кандинский», и я, подобно Лентулову, рассыпал храм Василия Блаженного на пучок лучей и мчался вместе с ними со скоростью света. Чем вы занимались там, наверху? В чем смысл ваших исканий и открытий?
– Я вижу, вы меня понимаете, если вам удалось вкусить препарат «Кандинский». Вы убедились, что это не наркотик. Он многократно усиливает восприятие, ускоряет умственную деятельность и способствует творчеству. С его помощью можно создать фабрику научных открытий или художественную студию, где пишутся гениальные картины и сочиняется божественная музыка. Я работал в центре космических исследований, и мои разработки были направлены на создание космического человека. Русский человек – космический человек. Гагарин – это Есенин русского Космоса. А Есенин – это Гагарин русской поэзии.
– Поясните, если можно, подробнее, – попросил Серж.
Но раздался истошный металлический вой, дико замигали светильники, словно по тоннелю мчалась разъяренная гиена, и глаза ее были как чашки, полные крови.
– В другой раз, мой друг, в другой раз… – Лукреций Кар, сияя рыжими солнечными глазами, улыбался, словно надсмехался над железным зверем, проносящимся по тоннелю.
Серж часами отстирывал грязные простыни, пропуская их сквозь мыльную пену и сияющий ротор. Где-то наверху неутомимо, день и ночь, возбужденная плоть предавалась пороку, оставляя на постельном белье отпечатки насилий и извращений, а он, как священник, беря на себя грехи мира, восстанавливал первозданную белизну и непорочность материи. И неустанно под рокот машины и журчание воды задавался вопросом: кто, по какой причине вверг его в это кромешное подземелье? Кому, какой не олицетворенной силе и обезличенной воле было угодно столь круто изменить его жизнь, сломать его благополучную судьбу, подвергнуть его душу столь жестоким испытаниям?
