Камень, скользнув в испачканных рыбной слизью пальцах, описал крутую дугу и врезался в окно террасы. Со звоном посыпались осколки стекла. Стало тихо-тихо, как ночью на пруду.
Венка обомлел. Чтобы не видеть в окне безобразной дыры, машинально, по-девичьи закрыл лицо руками. Сейчас выйдут хозяева… Он не хотел! Скажет, что сегодня же выставит стекла в зимних рамах и принесет… Иначе где же его взять, стекло? Сейчас они выйдут… Хозяйка, наверное, будет кричать…
Венка ждал. У него уже не было сил, ждать…
Дом молчал. Только звякнул чуть слышно задвигаемый засов…
Венкина мать на завод не пошла, рассудив, что домохозяйке доверят только швабру. А цену себе Соня знала. «Шваброй пусть командует неумеха!» — заключила она и без особых сомнений устроилась на мельницу.
Разве женское это дело — таскать мешки? Однако такой порядок: не сумел заставить сдатчиков — носи на своем горбу. А как заставить, если зерно везут то старики хворые, то мальчишки голенастые, которые только в рост пошли? Им бы лето мячик погонять, в речке поплавать да молочка вдосталь… А тут — мешки по три пуда! Надорвутся — какие из них потом мужики!
Раз приехали так же вот, просо привезли. Господи, из-за телеги его чуть видать, возчика! Пиджак ниже колен, лаптенки разбиты. «Ты что, или пехом? — спросила. — Неужто лаптей не жалко?» — «Лапти, — говорит, — дело наживное! Коня, тетенька, надо беречь, а не лапти». И ведь еле уговорила отойти от воза, пока разгружала. Потом ушла за угол, где лопухи, и давай реветь. От жалости и к мальчонке этому…
Заработок на мельнице — слезы. Хотя и с хорошими деньгами не разбежишься: на прилавках — шаром покати, продавщицы только зенки продают да тыквенные семечки лузгают.
Все бы ничего — надорвалась, нутро будто болячка. Иной раз упасть бы в лопухи, да чтоб подольше не нашли. Ан, нет — паровоз под парами около склада! Машинист, креста на нем нет, матерщинник, лучше не связываться, но и тот плюнет — и вместе с бабами мешки с мукой в вагон таскает.
А где легче? В войну работа везде до седьмого пота. И никто ее за тебя не придет и не сделает.
Выпадали на мельнице и праздники. Мучная пыль штука вредная, куда хочешь пробьется. Как забьет механизмы, что те аж поскрипывать начинают, ток выключали. Пыль, где скребками, где щетками, — в берестяной туесок. Из нее разрешал директор лепешки печь.
Удалось однажды полакомиться и Венке.
Вот был обед! Лепешки, с пылу, с жару, горкой высились на выскобленном добела столе и по-домашнему надежно пахли хлебом. Женщины судачили без умолку и, кажется, не замечали гостя. А он и рад! Сначала стеснялся. Но мать, вся такая родная со своими гладко причесанными волосами и воткнутой в них давнишней-предавнишней гребенкой, ласково шептала:
