— Вот это в елочку! — пришлось мне согласиться под давлением столь убедительного довода. — Но ведь странно-глупо все выглядит, ни в какие ворота не лезет!
— Что да — то да! Непонятная темная история. Стопроцентный «глухарь», — с удовольствием смакуя пахучую французскую жидкость мелкими глоточками, заявил майор, нисколько, видать, этим не огорченный. — Но ты не хипишуй раньше времени, Монах, — сделаю все, что смогу. И даже больше! Буду как экскаватор копать это дохлое дело, будто мне за его раскрытие полковничьи погоны светят!
— А кто он такой, Кравченко этот? — поинтересовался я, проглотив свою дозу и взяв из вазочки очищенный мандарин. — Закусывай цитрусовыми дарами природы, майор, не тушуйся.
— Время еще не пришло — я, как тот главный фраер из кинофильма «Судьба человека», — после первой не закусываю! — осклабился опер, наливая себе по новой.
— Только этим ты на героя и похож, — слегка подначил я. — Ладно, проехали! По делу говори.
— Пожалуйста! — совсем не обиделся Инин, медленно-постепенно согревая собственный желудок второй стопкой. — Кравченко жил один, снимал комнату в трехкомнатной квартире где-то на Бебеля. Работал раньше техником в радиоцентре. Примерно год как безработным числился.
— Возраст?
— Тридцать три годочка.
— Прямо возраст Спасителя, — мрачновато усмехнулся я. — Но больше ни одной дельной ассоциации! Добудь мне список всех знакомых покойного. И точные координаты его фатеры. Авось пригодится.
— Сделаю. Это не проблема, — заверил собеседник и, покосившись на меня, спросил: — Тебе еще капельку плеснуть? Коньячок, хочу отметить, замечательного качества, без химической экспертизы видно.
— Ты у нас знатный криминалист в данном сложнейшем вопросе! — понимающе улыбнулся я. — Меня уволь, а ты хапни еще децал на дорожку. Для сердечной деятельности очень пользительно, говорят. Сосуды расширяет похлеще кофеина.
— Вот-вот! — сразу согласился Инин. — Об том и речь! Главное это богатство — личное здоровье. О нем необходимо тщательно заботиться, холить и печься. К тому ж коньяк все вредные микробы в организме сжигает к чертовой бабушке.
— Гляди, чтоб однажды печень тебя не привлекла, — скаламбурил я, закуривая «родопину» и стараясь не смотреть в лицо оперу. Надоела мне уже его довольная лоснящаяся морда хуже пареной репы. Как лагерная баланда, короче.
Майор был не дурак и намек понял — поспешно приговорив стопку «на посошок», стал прощаться:
— Не хандри, Монах, и поправляйся ладом. И не слишком усердно разлагайся в теплом обществе с холодильником и тумбочкой!
