Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861) | страница 73

. Десятью годами раньше князь Владимир Мещерский обвинил жену в том, что она заложила его крестьян, а полученные деньги пустила на разгульное житье в Петербурге. Он искал справедливости от имени своих троих обездоленных нищих малолетних детей, что дало императрице мысль вызвать к себе княгиню Наталью Мещерскую и сделать ей внушение^>{227}. Зато сколько-нибудь успешно использовать тот же прием в отношении мужа могла только дворянка безупречной нравственности. В 1779 г. Сенат встал на защиту Екатерины Сивере: с нее сняли всю вину за распад брака, и Сенат обещал положить конец попыткам ее мужа помешать ей хозяйничать в собственном имении^>{228}. И напротив, когда опекун прелюбодейки Натальи Колтовской обвинил ее мужа в плохом управлении ее собственностью, то это ни к чему не привело^>{229}.

Судебные власти всем сердцем поддерживали таких дворян, как князь Мещерский, утверждавший, будто их дети остались без гроша из-за того, что жена покинула его и растратила состояние. Но если женщины возводили подобные обвинения на мужей, этот принцип срабатывал не всегда. Так, в 1789 г. перед Сенатом предстала Александра Воейкова с рассказом о том, как ее муж с любовницей за последние два года разорил свое поместье и пустил на ветер больше ста тысяч рублей. Именем своих детей она умоляла Сенат передать поместье в опеку. Но хотя суды низших инстанций вынесли решение в пользу Воейковой, Сенат отменил их постановления, указав, что никто из родных капитана Воейкова не жаловался на плохое управление его имением. Кроме того, сенаторы отметили, что невозможно найти прецедент, когда дворянина лишили бы имения по требованию его жены. «Из жалобы Воейковой видно, что она хочет быть мужу своему не женою, а материю», — заявили они и постановили, что ее ходатайство вызвано чистой корыстью, а не материнским попечением о детях^>{230}. Сенаторы назначили Воейковой содержание с имений ее мужа, но запретили ей выезжать из своей рязанской деревни и донимать их новыми жалобами.

В течение всего XVIII в. противоречие между правами замужних женщин на обособленное имущество и их обязанностью хранить святость брака вызывало весьма неоднозначные решения со стороны судов. Некоторые жалобы дворянок говорят о том, что постановления провинциальных судов вопиющим образом нарушали их имущественные права[99]. Однако в глазах императрицы и Сената положения имущественного права часто оказывались важнее осуждения изъянов женской нравственности. Например, в 1745 г. Ефим Сабуров обвинил свою жену, Елену Трусову, в супружеской измене. Та не признала за собой никакой вины и послала несколько прошений, в которых утверждала, что муж и свекор избивали ее и держали под замком, чтобы завладеть ее деревнями. Московская консистория сначала вынесла решение в пользу Сабурова, поручила ему опеку над дочерью и сослала Трусову в монастырь вблизи от ее деревень. Но Трусова при помощи своего дяди упорно защищалась, и в 1748 г. Сенат от имени императрицы Елизаветы приказал Синоду отпустить Трусову из ссылки и вернуть ей дочь и все имущество. Императрица заявила, что передача имения Трусовой ее мужу является нарушением законов о собственности. Трусовой предоставлялся полный пожизненный контроль над ее имуществом, хотя, согласно указу, она не могла ни продать, ни заложить и малой доли своих владений, дабы они сохранились в целости для дочери