После ухода в академ, я окончательно погрузился в работу, если так можно выразиться, и уже не замечал, что творится в жизни отца. Он был гордым в том смысле, что обладал достоинством и никогда не зазывал к себе на беседу за чайком, хотя искренне радовался каждому проявлению моей искренности, когда между нами хотя бы на немного возрождалось чувство духовной близости.
Да и что могло твориться в его серой повседневности?! Правда, в последнее время он будто бы стал замкнутым и угрюмым; больше никогда не ругал меня и не выяснял отношений, хотя подозревал, чем именно я зарабатываю на хлеб насущный. Каждое утро мы перебрасывались с ним парой-тройкой слов и снова окунались каждый в свою жизнь. Ни он, ни я никогда друг другу не жаловались.
Примерно в то время, как ко мне приклеилась кличка Аббат, у него на приходе начались проблемы. Прежде всего у него начались проблемы в душе – отец так и не смог принять капитализм сердцем, как некоторые другие пастыри. Статую свободы он вообще считал идолом вавилонской блудницы, а доллар, с нарисованной Николаем Рерихом масонской пирамидой и надписью «novo ordo seclorum», «благодатью сатаны», которую дьявол может даровать, кому хочет, по своей прихоти. Обретённые права были для него лишь соблазном лукавого, худшим, чем кровавые гонения на христиан в двадцатом веке, потому что прямому давлению дьявола настоящие христиане всегда, и довольно успешно, сопротивляются. «Гораздо труднее сопротивляться искушениям, которые мимикрировали под права человека и свободу волеизъявления личности, тем более сейчас, когда грех стал нормой и не вызывает более общественного порицания… – говорил он мне. – Вот увидишь, Андрей, как вода поглощает соль, так и западный устав жизни поглотит нас, восточных христиан. А тем, кто восстанет против такой участи, останется одно – повернуться к Богу лицом и застыть – стать камнем, пока человечество, весело смеясь, возвращается в Содом и Гоморру. Только так возможно нынче спастись…»
…Проблемы на приходе начались с того, что викарный архиерей поменял благочинного, который, по его мнению, был недостаточно современным. Новый благочинный всяко не застрял во времени, будучи поклонником книг экуменического о. Александра Меня – искренним или нет, не знаю, Бог знает. Отец же с каждым месяцем тяготел к исконной трактовке Православия (становился камнем), проповедуя о святости последнего русского самодержца и его семьи. Нельзя сказать, что он был черносотенцем и юдофобом. Просто неспособность принять уклад новой России заставила его всеми силами держаться за дореволюционную традицию и сопротивляться любым демократическим тенденциям внутри общины, как поползновениям лукавого. Полярно противоположные взгляды сделали отца и нового благочинного почти врагами. Узнав об их тлеющей вражде, какой-то «доброхот» из числа семинаристов – один из воскресных алтарников Трёх Святителей – начал активно подливать масла в огонь, писать на отца доносы, к которым новый благочинный проявлял большой интерес. Содержание доносов было однотипным: мол, отец призывает паству к свержению демократического строя и реставрации монархии, а также проповедует о близком пришествии антихриста – «машиаха» евреев. Конечно, это было перебором, – ни к какому свержению власти он не призывал. Но кому какое дело до правды? Борьба за правду во все времена велась лозунгами, не имеющими к правде никакого отношения. Отец потом шутил, мол, ещё хорошо, что в мужеложстве и совращении прихожан не обвинили…
