«Обаче очима своима смотриши и воздаяние грешников узриши…» Неожиданно из закоулков памяти выплыл следующий стих псалма. Не открывая глаз, я спокойно дочитал его до конца. Хотя я думал, что у меня нет веры или, как минимум, большие претензии к религиозному мышлению вообще, в сложные периоды жизни я вновь становился верующим, это было так же естественно, как выброс адреналина при прыжке с парашютом. Можно, конечно, объяснить это тем, что таким образом моё я восполняло недостаток уверенности, как в случае со вступительными экзаменами в ЛГУ. Но на том пустыре дело уже было не в уверенности, – там я стал молиться, чтобы произошло чудо и я не сел в тюрьму. Скольких людей в этой стране тюрьма испортила, превратив в татуированных гопников-алкашей? Меня ожидала та же участь. Так что аргумент о восполнении недостатка уверенности здесь не конает. Я молился о чуде.
Дочитав псалом, осторожно открыл глаза… Не сказать, что я ожидал результата от своих воззваний ко Господу… Потом как-то я читал притчу о разбойнике, который перед выходом на дело ставил в церкви свечку Николаю Чудотворцу. Как-то убегая от преследователей он взмолился своему небесному покровителю и святой, явившись, приказал ему спрятаться в трупе лошади. Когда преследователи скрылись за горизонтом, он спросил незадачливого бандита: «Что, смердит? Вот так и молитвы твои смердят!» Где-то в душе я чувствовал, что моя молитва именно смердит. Я вспомнил о Боге, в которого предпочитал не верить, исключительно потому, что не хотел в тюрьму, вкладывая в девяностый псалом весь мой ужас перед лишениями юношеских радостей и мраком тюремных камер. Это была молитва беглого раба, который чуть не умерев от голоду, возвращается к своему господину, умоляя не наказывать его. Я давал Богу тысячи обещаний, не рассуждая, смогу ли я их выполнить. Страх вытеснил из души здравый смысл и лихую браваду. Обращаясь к Богу, я больше ненавидел Его, чем любил. Просто у меня не было иного выхода. Не с такой льстивой и дурной молитвой следует обращаться ко Творцу миров. Но всё равно – как ни смердела моя молитва, она была прежде всего молитвой. В тот момент я не мог принести Богу ничего чище.
…Рядом со старшим сотрудником стояли симпатичная женшина-фельдшер с крашенными хной волосами и пожилой водитель скорой помощи с быстро бегающим взглядом – их пригласили как понятых. Четверо милиционеров с автоматами не сводили с нас глаз. Старший держал банку в руке, словно проверяя её вес. Ему явно нравилось происходящее. Он забавлялся нашими страхами, как кот – бесполезными попытками мыши улизнуть из его когтей. Наконец, вскрыл банку ножом и посмотрел внутрь. Мы следили за каждым его движением и жестом, за мимикой и выражением его глаз. РУБОПовец немного помолчал, не выдавая своих эмоций, посмотрел на дымящего табаком Кубу, затем перевёл взгляд на одного из своих подчинённых:
