Приход на работу – ровно в 9.00. Ежедневный обход контролера: все ли реально присутствуют на своих рабочих местах? Первые два часа, до 11.00 – творческое время. Все всегда дружно пытались договориться: ну давайте хоть первые два часа, пока голова еще свежая, никто никого не будет дергать, пусть будет возможность хоть немного спокойно поработать. Все эти благие намерения про творческое время быстро забывались, верх брали повседневные житейские проблемы: распределение продуктовых заказов, сдача партийных и комсомольских взносов, обсуждение бурных дебатов на последнем партсобрании, слухи о возможных новых назначениях и перемещениях людей и многое, многое другое в том же духе. Ровно в 11 – пятнадцатиминутная физкультурная пауза, которую, по традиции, в первые годы моего пребывания в отделе использовали под шахматные блиц-партии, а позже, после появления персональных компьютеров, – под компьютерные игры. Ожидание обеда, и обед в столовой, после которой многие вознаграждались хроническим гастритом. Военная часть, столовую обслуживали солдаты из местной роты охраны, практически никаких контролеров, интеллигентная обслуживаемая публика, которая не будет поднимать скандала из-за некачественной пищи. Примерно через год я пришел к твердому убеждению: а ну ее в болото! Проще приносить из дома бутерброды и термосы с горячим бульоном, чем добровольно, за свои деньги, загибаться в этой травиловке.
Ну а после обеда – мучительное ожидание конца рабочего дня. Как же медленно ползет время! Все проблемы уже обсуждены и переговорены с утра, все мысли в голове начисто перебиваются буйным обедом в желудке, перед тобой раскрытая тетрадь, гора предыдущих отчетов и часа четыре времени, оставшегося до финального свистка. Самое ненавистное время, ни разу ничего путного за это время мне в голову не приходило. И так каждый день, одно и то же, за редкими исключениями. Тоже ведь своеобразная школа выживания, в которой самое главное – не опуститься до уровня, когда эти повседневные проблемы вытолкнут все остальное из головы, когда забудешь о своем образовании, квалификации, призвании, займешься одной общественной или партийной работой, превратишься в заурядного сплетника и пустомелю из курилки.
Довольно быстро я понял, что такой образ жизни – не по мне, хотелось живой, интересной работы, хотелось видеть реальные результаты своей работы, которые можно выразить не только абстрактными теоремами, а чем-то иным, более приземленным, более понятным, более очевидным. Чтобы критериями успешного завершения работы были не одобрительные слова даже такого авторитетного человека, как Степанов, а что-то другое, тоже простое и понятное практически любому. У авиаконструктора, например, есть такие критерии: если его самолет успешно прошел летные испытания, значит он все сделал правильно, если у агронома вырос хороший урожай, значит он тоже сделал все верно. Да в том же 16 управлении, если вскрыли шифр, прочитали открытый текст – безусловный успех, заслуженная награда. Но в Теоретическом отделе 8 управления КГБ таких критериев чаще всего не было, случаи, когда удавалось «колонуть» какой-то свой действующий шифр были, во-первых, крайне редки, а, во-вторых, расколоть шифр с помощью абстрактного его анализа – это одно, а реально прочитать шифрованную переписку – это совсем другое. Отдел плодил кучи отчетов, статей в закрытые научно-технические сборники, проводил массу фундаментальных и прогнозных исследований, казалось, что собранные в одном месте сильные математики способны предложить новые оригинальные идеи, которые будут конкурентоспособны с последними американскими достижениями в криптографии. Но часто приходилось слышать такие речи:
