В этой главе повествование ведется от лица Сейита — отца Яшара.
Кто он — земледелец, мелкий торговец, мельник? Он говорит, в деревне нет ему житья. Ищет новую работу, в городе. Эх, найти б ему такую работу! Будь у него влиятельный покровитель или, на худой конец, хотя бы рекомендательное письмо, устроиться на работу было бы пустячным делом. В городе, говорит он, не то что в деревне — какое-никакое дело отыщется.
Наконец-то и наша богом забытая деревня прославилась на всю округу. А все благодаря чему? Кабанам да куропатке моего отпрыска. Только встретишь кого-нибудь из соседней деревни, как начинаются тары-бары: не собираются ли к вам опять на охоту американцы-холостяки? Может, приглянутся ваши девки. До чего ж они у вас все как на подбор, аппетитные, особливо после бани…
Ох, пустобрехи! Только и знают, что языки чесать про нашу деревню. А что проку от этих разговоров? Тоже мне слава! Настоящая слава — это такая, от которой жизнь лучше становится… Глазом моргнуть не успели, как лето опять пролетело. А в амбаре по-прежнему хоть шаром покати. Хочу в Анкару поехать. Но откуда деньгам взяться? Послушать отца, так денег у нас нет, потому что я непутевый, трутень я. Его послушать, я навроде того казенного бычка, только и знаю, что дрыхнуть под солнышком у стенки. По его словам выходит, что любой, кому работа люба, может ее в любой миг отыскать. Папаша, папаша, где ее, эту работу, сыскать? Или то, что мы здесь делаем, и есть настоящая работа? Мельницу по ночам сторожи, товарами вразнос торгуй, удобрение в поле вывози, мясо жарь, вместе с женой и детьми кизяк собирай, осенью паши, зимой сей, весной поливай, летом зерно собери, смели на мельне, муку домой привези… Ну ладно, сделаю все это, а проку-то? Насилу семью прокормишь. А задницу прикрыть нечем, ни себе, ни другим. Лишнего четвертака на чай не имеем. Завернут к тебе двое приятелей, а ты их и угостить не можешь. Срам один!
Я тут записался на работу в Германию или Голландию. Но ведь рак на горе свистнет, пока моя очередь подойдет. Я бы в долгу не остался, отплатил бы сторицей, пусть только пошлют на работу в Германию. Я бы как вол вкалывал. Если стану сачковать, от работы отлынивать, считайте меня последним человеком. Мне бы выложить пачку денег перед папашей — больше ничего не надо. Чтоб мне сдохнуть, если хотя бы одну монету потрачу — на немецких баб или на наших красоток, которые тоже туда на заработки подаются. Все, до последнего куруша, домой привезу. Знаете, каким я там буду? Покладистым, как пес, сильным, как конь, выносливым, как ишак. Для меня честь семьи, честь родины — превыше всего. Пусть кровь в моих жилах застынет, если их опозорю. Я не завидую тем, кто уехал, просто хочу того же, что и они. Вот, к примеру, Кривой Салих. Молодчага мужик! Уехал за границу, вкалывает там будь здоров, деньгу зашибает. И не он один такой. Многие из тех, с кем я в армии служил, с кем в полиции сидел и палкой бит бывал, купили теперь машины. Чего греха таить, иные и выпивать стали, и на дурную дорожку ступили. Но ведь не все ж такие. В семье не без урода. Я сам слышал, по радио говорили, что благодаря нашим заработкам в Германии покрываются расходы господ из Анкары. На эти деньги развивается и внутренняя торговля, и внешняя. Не такой я тупоголовый, кое-что смекаю. Уж если я туда попаду, ни от кого не отстану, работать буду как проклятый. Но не подходит моя очередь. Найти бы человека, который помог бы мне! Нет у меня денег, чтоб подмазать кого следует. Насилу двадцать лир наскреб, у жены моей Исмахан было в заначке шесть лир, так я пять себе взял. Пошел к Карами узнать, не собирается ли он свой джип в Кырыклы гнать. А он мне говорит:
