Первый ученик | страница 5
Мы всем монастырем за ним. Вдруг он как крикнет на нас: «Будя! Не отшельник я вам, а Соловей-разбойник».
И ну гоняться за нами. Парты мы опрокинули. Свист, гвалт подняли. И кончился наш монастырь. А Амосов и еще некоторые злились на нас, инспектору хотели пожаловаться.
Самохин слушал и улыбался радостно. Еще бы, опять ведь в классе. Опять вместе. А дома так было скверно: мать ворчит, отец ворчит. Пузырьки, лекарство, скучища… Лежи и лежи в кровати. Два месяца просидел дома. Воспаление легких — не шутка.
— Только вот что, — сказал он друзьям. — Куролесить, баловаться будем, но…
Умолк, не знал, как признаться. Почесал затылок и продолжал:
— Сами знаете — не Амосов я, а только… Как бы вам сказать… Ведь второй год сижу в классе…
Вдруг набрался храбрости и выпалил:
— Учиться хорошо хочу. Во!
И посмотрел смущенно на каждого: как, мол, отнесутся к такому делу?
Сразу никто не ответил.
Молчали.
Вопрос не шуточный.
Первым заговорил Коряга.
Он, как и Самохин, второгодник. Знает, кому и как надо учиться, знает и то, что сидеть в классе три года подряд не дадут. Сказал:
— Что ж, учись. Ведь не первым же учеником ты будешь!
Мысль, что Самохин, такой хороший парень, и вдруг станет первым учеником, подлизой, даже обидной показалась товарищам.
Самоха вспыхнул. Ответил:
— Чего ради я буду первым? Ошалели вы? Буду учиться — и все. Ну… Хорошо буду учиться… А перед Шваброй, не бойтесь, раскланиваться не стану… Не такой я.
Поговорили по-дружески и порешили: что ж, пусть Самохин учится хоть на пятерки, большого преступления тут нет. Надо же в пятый класс как-нибудь переваливать.
— А у меня, — махнул рукой Корягин, — и на второй год не вытанцовывается. Вчера опять по латыни срезался.
Самоха здорово соскучился по урокам. С удовольствием сел за парту. С радостным волнением открывал и закрывал пенал, поминутно заглядывал в ранец, бодро точил ножичком карандаш, перелистывал книгу.
Вдруг кто-то крикнул:
— Цокает!
Самохин услышал знакомые шаги — четкие и звонкие. Догадался: «Швабра…»
И не ошибся. В класс вошел Афиноген Егорович, преподаватель двух языков: древнегреческого и русского. Ноги тонкие, глаза маленькие и колючие, волосы бесцветные, длинные, аккуратно зачесанные назад. Если бы Афиноген Егорович намочил свою шевелюру и хоть на минутку повис вверх ногами, получилась бы тонкая палка с пучком длинных хвостов на конце. Получилась бы швабра, только что вынутая из ведра.
Афиноген Егорович не поздоровался, ни на кого не глянул. Он быстро прошел к кафедре, поерзал на стуле и угрюмо уткнулся в журнал. Наконец поднял едкие глазки и процедил:
