— Удастся или не удастся? Как думаешь? — шепотом спросил Самоха.
— Попробуем.
— Хоть бы удалось.
— А попадемся — ох, и будет нам.
— Мне что, — сказал Самоха. — Мне и так вылетать, а вот тебе… Ты лучше не суйся вперед. Вообще, если удирать — ты беги первым, а меня, если поймают, — пусть убьют, а не скажу, с кем был. Скажу: «Один». Вот и все.
— Нет, вместе так вместе. Иначе я не согласен.
— Мало ли что не согласен. Ты не спорь. Вечно споришь со мной.
— Ну, ладно, иди. Вон уже и Вокзальная улица.
На Вокзальной светлей. Тут даже газокалильный фонарь высоко раскачивался над перекрестком. Он один, собственно, и освещал улицу, борясь с наседавшим на него туманом.
Началась мостовая. Грязная, скользкая, но идти все-таки стало лучше.
Пересекли запасные пути, прошли мимо желтых глазищ засаленного паровоза, под черным брюхом которого что-то сердито шипело и клокотало, наткнулись на мрачное, длинное здание товарной станции и вышли на перрон под тяжелым железным навесом.
Вот и шумный вокзал с зеркальными окнами первого класса. Сквозь окна виднелись официанты. В черных фраках, с белыми салфетками через руку, они скользили, поглядывая на пассажиров, между столиками, за которыми сидели нарядно одетые штатские и военные. Выхоленные офицеры поблескивали серебром и золотом погон, звякали шпорами. Суетились носильщики: прибегали и убегали. Заслышав колокол, они быстро хватали чемоданы, картонки, баулы, саквояжи и саквояжики и, обгоняя друг друга, спешили к поезду.
Пройдя по перрону, Самоха и Мухомор влились с толпой в мрачный зал третьего класса. Бурый табачный дым скрыл от них большое, перерезанное железными балками помещение. Все оно казалось каким-то скользким и липким. На полу густо лежали плевки, шелуха. Столиков, бритых официантов, саквояжей и саквояжиков, офицеров и пуделей, девочек с куклами — ничего этого здесь не было. Армяки, тулупы, шали, выцветшие кацавейки, пудовые сапоги, тихие, мягкие лапти…
И только одна «величественная» фигура маячила над толпой, фигура вокзального жандарма Дутикова.
— Дзынь-дзон! — шагал он, отзванивая шпорами.
Дзынь-дзон,
Царь — закон.
Дзынь-длю,
Всех сошлю.
Дзынь-длин,
В Саха-лин.
Показав друг другу глазами на Дутикова, Мухомор и Самоха засмеялись:
— Ну и лошадь!
Наконец выбрались из толпы, вышли на привокзальную площадь и пересекли ее. Широкой улицей, гремящей ломовиками, поднялись к ярко освещенной церкви, быстро обогнули ее и вышли переулками к центру города.
Светло.
