Когда я склонил всех старших цеховых, то сейчас же их обязал, чтобы каждый из них старался привлечь ремесленных старшин защищать нас, а мы с кс. Мейером и с Нецким отправились на заседание одних только офицеров, из которых каждый должен был выполнить нам присягу, ибо я боялся быть выданным вторично. Но Бог помог нам, тайна наша не была выдана. Хотя у меня во втором этаже стоял московский поручик, а даже и он совсем ни о чем не знал. Заседания наши происходили у меня на четвертом этаже, ежедневно, в продолжение трех с половиною недель, и хотя, правда, что мы постоянно собирались по ночам, тем не менее было чего опасаться, особливо мне, чтобы кто-нибудь не выдал.
Приближалось время начинать, а у нас, как назло, не было ни одного генерала, ни даже полковника, который бы встал во главе войск. Мы имели у себя только двух штаб-офицеров; на стороне революции были лишь одни субалтерн-офицеры. Равным образом и из обывателей у меня не было такого, который бы встал во главе последних. Так мы выслали ротмистра Пенговского, пользовавшегося доверием среди варшавян, ибо он уже бывал президентом, — встать во главе граждан. Но он не хотел принять этой сомнительной должности, опасаясь быть выданным Игельстрому И действительно, было чего бояться, хотя мы и знали о его мужестве, а равно и о том, что и сам он только и ожидал случая к началу восстания. Еще отправили мы из своей среды майора Зайглица и капитана Метельского к полковнику полка Дзялынского Гайману, прося его встать во главе военных. Но наш полковник только ответил уверением, что, как начнется восстание, он станет бить не своих, а лишь москалей; более ничего не сказал, боясь быть выданным, ибо, в таком случав, без сомнения, был бы отослан к своему генералу Дзялынскому, который уже был взят москалями в плен и отправлен в Киев, а вообще он был патриотом, — и так было чего бояться. То обстоятельство, что мы не могли найти военных и гражданских начальников, очень нас беспокоило, ибо откладывать долее мы уже не могли, не желая, чтобы москали нас предупредили. Шла уже последняя неделя перед Пасхою, которой москали ожидали с великим нетерпением, желая как можно скорее выполнить свой замысел. Тут я должен прежде открыть ту тайну, которую я узнал и благодаря которой начало нашей революции предупредило москалей.
Я был знаком с московским офицером, служившим в канцелярии Игельстрома, часто выпивал с ним, когда мы сходились. Пришел ко мне этот офицер утром во вторник (в 1794 г. Великий вторник падал на 3 (15) апреля) покупать башмаки для своей любовницы и, купив их, посоветовал мне забрать с собою жену, детей и из вещей что получше и выехать из Варшавы, хотя бы недели на две. Я спросил его из любопытства — зачем он велит мне выехать? Тут он начал мне передавать рассказы, что в Великую субботу в Варшаве произойдет великая резня; на что я ответил ему, что слышу об этом в первый раз. Тогда этот офицер начал мне обстоятельно рассказывать, каким путем предполагают москали отнять у нас арсенал, перебить его защитников и обезоружить находящееся в Варшаве войско, а если бы им это не удалось, — они не могли бы добыть арсенала, — то имели намерение приказать поджечь Варшаву и, что будет, возможно, прежде разграбить, а потом выйти из нее. (Очевидно, что этот фантастический офицер существовал только в воображении Килинского, буквально повторяя басню, выдуманную заговорщиками для народа. Ред.)
