Золотой век длился без малого три месяца. В начале августа мною овладело беспокойство, которое, как тогда казалось, имело несколько разных причин. Прежде всего — накопившееся напряжение. Когда настал пик летних отпусков, а ожидаемый летний спад так и не наступил и оборот не уменьшился, снова понадобились ночные смены — первые в нашем новом обиталище. Я опять отложил свой отпуск. Глупо, конечно, но я целый год считал себя незаменимым, хотя атмосфера и в уменьшившейся команде сохранялась непринужденной и дружелюбной.
Соня, чей муж, полковник-танкист, умер два года назад, а дочь Полина привела в квартиру капризного безработного жениха, теперь то и дело ночевала в редакции, поскольку метро рано закрывалось, к тому же не надо было тратить три часа на дорогу туда и обратно. Зато когда я приходил утром, чай был уже готов, в квартире прибрано и посуда вымыта.
В конце сентября, когда сезон летних отпусков благополучно миновал, я снова перенес собственный отпуск. Мое беспокойство не улеглось, а, напротив, усилилось. Хотя мы снова были в полном составе и на каждого приходилось не больше работы, чем в предыдущие месяцы, ночная работа не прекращалась. Всегда после выходных особенно хочется поделиться впечатлениями и нужно время, чтобы снова втянуться в работу. Впрочем, и в Германии все так же. Но когда ночные бдения перекинулись еще и на среду, стало ясно, что нужно что-то делать, хотя никого, кроме меня, такое развитие событий явно не тревожило. Я составлял графики, которые великодушно выдерживались, и все же в четверг в девятнадцать часов их власть заканчивалась. Каждому необходимо было теперь взять на себя свою долю ответственности.
В середине октября мне понадобилось заменить картридж в принтере. Я открыл шкаф с рабочими материалами и не поверил своим глазам. Аккуратными стопками там лежали скатерти, салфетки, постельное белье, полотенца, носовые платки, косметички, дамские колготки и нижнее белье. В самой глубине за вазами, подставками, кофейным сервизом и вилочками для пирожных я обнаружил наш запас бумаги и наконец-то картридж.
Я отозвал в сторонку четырех наших дам и потребовал объяснений. Но они никак не могли взять в толк, что тут вообще надо объяснять. Мне, мол, известно, что они часто здесь ночуют, просто-напросто вынуждены это делать. Тут даже мой график ничего не изменит, а немного уюта еще никому не мешало. Все остальное — только следствие. Единственное, что они могли мне предложить, — это убирать нижнее белье и предметы женского обихода за стопки постельного белья. О состоянии ванной, которая была, правда, очень чистой, но чем-то напоминала парикмахерскую, я вообще не стал говорить. Конечно, я был не против того, чтобы уличная обувь стояла в туалете, а женщины ходили бы в помещении редакции в босоножках и тапочках. Но если вначале это были только четыре пары обуви, то вскоре число их удвоилось.
