Лидочка почти никогда не плакала. А вот так — горько и безысходно — только один раз.
…В десятом классе она влюбилась.
Вначале никто об этом не знал. Знала только Кошка-Машка.
Стояла осень. Небо часто хмурилось, южные вечера делались все чернее, но до очередных «витаминчиков» было еще далеко, и кошка хорошо видела, как двое молча бродили по переулку.
Расставаясь до следующего вечера, они о чем-то говорили, вернее, говорил незнакомый юноша, а Лидочка все так же молчала, чуть улыбаясь ему в ответ.
В светлые лунные ночи они сидели за крайним топольком, укрываясь бледной тенью слабо шелестящей листвы.
Однажды они засиделись особенно долго. Было тихо, по земле стлался горьковато-приторный запах увядавшей природы. И в эту призрачно-серебряную ночь, казалось, все переменилось. Теперь уже молчал незнакомец, а Лидочка, смеясь, объясняла ему что-то…
Расстались они далеко за полночь, а когда прощались, Лидочка задержала его руку в своей, подвела к топольку — тот был еще невысок, нашла два листочка, что срослись вместе, и, сорвав их, положила в развилку-пригоршню тополька…
А потом за двоими стал следить третий. Это была Зоя Иосифовна. И кошкой овладел страх. Ей вдруг вспомнилось детство и как она охотилась за голубями. Вспомнила она, как легко можно подкрасться к голубям, когда те сидят парой.
Но Зоя Иосифовна не стала нападать на двоих. Она плакала, объясняла Ивану Максимовичу, что Лидочке надо окончить школу, надо поступить в музыкальное училище, что ОН старше Лидочки и что надо вмешаться и поговорить. Но Иван Максимович разводил руками и отвечал, что Лидочка уже взрослая и что они сами разберутся.
Тогда вмешалась Зоя Иосифовна, и кошка больше не видела двоих в переулке, а потом, когда уже наступила настоящая осень, хлестал дождь и ветер, выдув с тополей последнюю листву, кружил ею по переулку, в комнату вбежала Лидочка, горько и беззвучно плача. Кошке стало жаль ее. Она подошла и потерлась о ногу. Тогда Лидочка подняла кошку, теплыми руками гладила ее и шептала:
«Он уехал… Все кончено… Он уехал…»
…А народу в квартире становилось все больше и больше. Лидочку заслонили от Кошки-Машки. Больно стукнув кошку в бок, протиснулся какой-то военный. Следом прошли генерал и родственница. Генерал все так же молчал, родственница тоже была спокойна и все повторяла генералу, что она «надсадилась плакамши». Мелькали еще какие-то лица, все больше незнакомые…
В конце-концов кошку вытолкали на балкон. Здесь было спокойнее; внизу привычно стлался переулок. Чуть шелестела листва тополей. Но охватившее чувство тревоги не проходило у кошки.
