— весело прочитал он. — Ну, и что же дальше. Кто автор?
— Откуда мне знать, — пожал плечами Бокарев. — Не видишь — оторвано…
— Эх, деревня, настоящие стихи нельзя порвать, — глаза Барабанчука засветились. — Дела давно минувших дней, как сказал поэт, но и я грешил по молодости… Хотите почитаю? И тоже о любви… — Он встал в позу и немного заунывно загудел:
Любовь — кольцо из разлук и печалей,
Из полетов в бездонность весенних сердец.
Я не помню, когда было наше начало,
Только горестно знаю, где будет конец.
Замирали сады. Гасли радуги в поле,
Присмиревшую землю хлестали дожди,
И хотелось кричать от бессилья и боли:
«Подожди уходить. Забывать подожди».
Ах, колечко-кольцо, в нетерпеньи и дрожи
Было очень легко нам тебя надевать,
А теперь нужно все, чем живем, уничтожить,
Надо вычеркнуть все, чтоб тебя разорвать.
В бездорожии чувств мы запутались оба
И теперь не понять, где здоровая суть.
Видно, в нашем кольце есть фальшивая проба,
Если больно смогла нас любовь обмануть…
— Неужели вы сами? — спросил Гришуха. — Мне и двух строчек не соединить. Только вот тут, «…в нетерпеньи и дрожи…» — как-то не так, по-моему… — Гришуха запнулся и посмотрел на Барабанчука.
— Это из ранних — молод был. А впрочем, — он весело засмеялся, — впрочем, и в остальных «дрожжей» хватает. Я поэтому и писать бросил, и со второго курса филфака ушел.
— Брось врать-то, — не поверил Бокарев. — Из-за какого-то стишка.
— Чего мне врать, деревня, — сказал Барабанчук. — Настоящий поэт из меня все равно бы не вышел — врожденный порок имеется: цветоощущение ослаблено — ну, а занюханным интеллигентом быть не желаю — их и так хватает. Главное — знать, кто ты есть! А я — рабочий! И не какая-то там рабсила, а гегемон. Ге-ге-мон! — раздельно произнес он и опять стал в позу:
Ветер! Ты в воздушной ризе,
мчась к любимой, о Хафизе
ей бросай за словом слово —
вновь и вновь, и вновь, и снова!
Вот так нужно писать о любви, а иначе… — Барабанчук махнул рукой, но не досадливо, и видно было, что ни филфак, ни собственные неудачные стихи его давно не волнуют. — Но вернемся к прозе, — сказал между тем Барабанчук и посмотрел на часы. — Сейчас автобус из Степного прибудет — надо бы папашу Куликова встретить, если он вообще приехать вздумал, а то еще в лабиринтах Южного заблудится — уж я его знаю, — и мы лишимся такого ценного, — Барабанчук усмехнулся, — работника…
9
Когда Барабанчук вышел, Гришуха опять зашелестел журналом.
— Господи, как же так можно! — вдруг негромко сказал Бокарев.
